Поняв, что помощи от короля ждать не приходится, Изабелла готовилась к отъезду в Нанси, где ее ожидала мать.
Однако Агнесса Сорель не сопровождала свою госпожу в обратный путь. Она стала фрейлиной королевы Франции.
* * *
Между тем Рене находил определенное удовольствие в своем положении пленника. Сражения и битвы никогда особенно не занимали его. Если имелся выбор, он всегда предпочитал уклониться от схватки, но обстоятельства на сей раз вынудили его взяться за оружие. Иоланда воспитала своего сына в благоговейном уважении к законам рыцарства, а кодекс чести суров и бескомпромиссен.
Однако в Дижоне у него вдруг оказалось много свободного времени, и совсем не нужно было думать о войне. Кодекс требовал, чтобы с благородным узником обращались почтительно, и, хоть Рене и был лишен свободы, он чувствовал себя в Дижоне скорее гостем, нежели пленником.
Рене бдительно охраняли, но тем не менее он мог свободно передвигаться по замку. Он полюбил бывать в часовне замка, там имелись чудесные витражи. Рене имел склонность к живописи, еще он сочинял стихи и занимался музыкой. Как часто он сокрушался, что не может посвятить свою жизнь вещам, занимавшим его более всего. А теперь у него появился шанс. Рене так восхищался витражами в часовне, что захотел сам написать картину на стекле. Стекло и краски он получил незамедлительно, и уже очень скоро дни заточения потекли для Рене с большой приятностью.
Время летело быстро. Он закончил портрет покойного герцога Бургундского Иоанна, прозванного Бесстрашным, и остался так доволен своей работой, что тут же написал еще один портрет – нынешнего Бургундского герцога Филиппа.
Он писал миниатюры других членов бургундского семейства и с нетерпением ждал каждого нового дня, чтобы приняться за любимую работу.
Когда сообщили, что герцог Бургундский посетит Дижон, Рене едва оторвал взгляд от холста – он как раз бился над никак ему не удававшейся прической в очередном портрете.
Прибывший герцог Филипп ожидал увидеть Рене Анжуйского павшим духом и умоляющим о пощаде, и был несказанно удивлен, найдя своего пленника довольным и увлеченным работой.
Герцог взглянул на картины.
– Прекрасная работа, – похвалил он. – Я не знал, что вы художник.
– Ну что вы, – скромно отозвался Рене. – Просто надо было как-то убить время.
Он рассказал о том, как смешивает краски и о картинах, доставивших ему наибольшее удовольствие.
– Я вижу, плен вам не в тягость.
– Художник, – объяснил Рене, – в действительности не может быть ничьим пленником. Он может попасть только в плен собственного воображения.
– Значит, художник может чувствовать себя счастливым, где бы он ни оказался?
– Если в этот момент он занят творчеством.
– Кажется, искусство заставляет вас забыть о неприятностях.
– Временами. Но мне бы хотелось соединиться с моей семьей. Знаете, дети растут, а это такое удовольствие – следить за тем, как они меняются. Но когда я пишу, работа захватывает меня целиком. У художника всегда так.
Герцог никак не мог прийти в себя от удивления. Невозможно было представить себе человека, столь разительным образом отличавшегося от него самого. Нет, герцога нельзя было назвать мужланом – он получил прекрасное образование, любил красивые вещи. Но главным делом жизни герцог Бургундский считал укрепление своей власти и могущества.
Однако картины Рене произвели на Бургундца сильное впечатление, а увидев сделанные пленником портреты – отца и свой собственный, – он заявил, что их следует поместить в часовне.
– Вы устыдили меня, – сказал герцог Рене. – Я краснею от одной мысли о том, что мой пленник – художник.
– Это легко исправить, – с улыбкой отозвался Рене. – Отпустите меня.
– Вы прекрасно знаете, что это невозможно. Для решения подобных дел существуют давно установленные правила. Если я освобожу вас безо всяких условий, каждый, кто когда-либо попадет в мои руки, станет утверждать, что он – художник.
– Это заявление будет легко проверить.
– Художественный вкус – дело сугубо индивидуальное. Допустим, я сочту, что произведение моего пленника никуда не годится, а мне на это возразят, что он – великий художник, но принадлежит совсем не к той школе, которой восхищаюсь я. Видите, в каком я трудном положении.
– Да, сударь.
– С другой стороны, – продолжал герцог, – я готов обсудить с вами условия. Вы были схвачены в битве. Спор за право владения Лотарингией следует решить. Кто имеет приоритетное право на наследство – вы как муж госпожи Изабеллы или Антуан де Водемон? Признаем мы Салический закон или нет? Я знаю, как легко разрешить все эти вопросы.
– Буду рад вас выслушать.
– У вас есть дочь, не правда ли?
– Даже две.
– Я говорю о старшей.
– Ее зовут Иоланда.
– Мой дорогой друг, у Водемона есть сын, юный Ферри. Почему бы не обручить эту парочку? Тогда со временем сын Антуана и ваша дочь унаследуют Лотарингию. Что вы на это скажете? Я спрашиваю ваше мнение, но в то же время должен напомнить, что вы по-прежнему мой пленник.
– Кажется, это действительно справедливое решение.
– Значит, главный спор мы так и разрешим. Но естественно, должен еще быть и выкуп. Скажем, какие-нибудь замки, а?
– Какие? – спросил Рене.
– Клермон, Шатиль, Бурмон и Шарм?
– Тяжкие условия!
– И двадцать тысяч золотых.
– Двадцать тысяч! Где я их возьму?!
– У вас будет время собрать эти деньги. Советую соглашаться. Выкупы с годами имеют свойство увеличиваться. Я еще слишком снисходителен. Все потому, что я уважаю ваш талант художника.
Герцог вышел, и Рене стал обдумывать услышанное. Ему так хотелось вернуться к своей семье. Он очень давно не видел детей. Правда, Иоланду придется отдать на воспитание Водемонам, но такова уж женская доля.
Рене заявил о своем согласии и скоро уже во весь опор мчался к своему семейству.
* * *
После радостной встречи Рене со своими домашними Изабелла и ее мать, уединившись, обсудили условия договора и пришли к выводу, что они крайне суровы.
А в детской кипела от возмущения Теофания.
– Хорошенькие дела, – кипятилась она. – Такую крошку, как Иоланда, отправить жить к чужим людям! Может, конечно, они ей и родственники, но это неважно. Как все плохо сложилось! И Агнессы нет. Кто бы мог подумать? Фрейлина королевы! Думаю, девчонка еще долго будет вспоминать нашу тихую детскую. Агнесса при дворе! Не могу поверить. Совершенно отказываюсь верить.
Но главной трагедией для няни, конечно, был отъезд Иоланды.
Это благо, твердила себе Теофания, что дитя еще слишком мало… слишком мало, чтобы понять. Ей только четыре годика, бедной крошке. Она все приставала к няне с расспросами о своем новом доме.
