Потом он вернулся в свою палатку и послал к матери гонца. Он объявлял ей о своей смерти и посылал ей на память о себе дорогой кинжал. Затем он подошел к зеркалу, надушил волосы и надел на голову свою каску из черного рога, украшенную надо лбом полумесяцем из медной пластинки. Он завязал ее под подбородком и отрезал болтавшиеся концы шелкового шнурка. Это означало, что он их больше не развяжет и обрекает себя на смерть. Если его голову отнесут победителю, тот поймет, что он добровольно пошел на смерть.
Битва началась. Сигнэнари напал первый, он с жаром бросился во главе своих солдат. Начало борьбы благоприятствовало им, они прорвали неприятельские ряды и многих перерезали. Армия Сигнэнари, разбитая накануне, состояла из небольшого количества солдат и врезалась в неприятельскую армию, как корабль в море, но волны замкнулись за ней, она была окружена в плену, а между тем была горячее, чем когда-либо. Солдатам Гиэяса казалось, что они взяли в плен бурю. Отчаявшиеся ужасны, резня была страшной. Раненые еще дрались, земля, затопленная кровью, стала мягкой, топтались в грязи, можно было подумать, что шел дождь. Однако десять тысяч против ста тысяч не могли долго продержаться. Между тем герои, окружавшие молодого вождя, не были побеждены: они не отступали и давали убивать себя на завоеванном месте. Но число их быстро уменьшалось. Вскоре посреди армии образовалась огромная груда трупов. Сигнэнари, покрытый ранами, грозный, еще боролся. Он был один. Враг колебался перед ним. Им любовались. Но вот кто-то пустил в него стрелу, и он упал.
Гиэяс, лежа на носилках, присутствовал на поле битвы. Ему принесли прелестную и серьезную голову генерала Сигнэнари. Он увидел отрезанные шнурки каски, он вдыхал духи, которыми были надушены его волосы.
— Он предпочел умереть, чем передаться моему делу, — сказал он, вздыхая, — Сегодняшняя победа опечалила меня, как поражение.
В тот же день Фидэ-Йори призвал Йокэ-Мура и спросил у него, что им делать.
— Нужно с завтрашнего дня попробовать сделать общую вылазку, — ответил тот. — Если собрать все остатки армии, то получится около шестидесяти тысяч человек. К ним надо прибавить гарнизон крепости, десять тысяч солдат, которые у меня остались, и десять тысяч добровольцев, что ты собрал. Еще можно попытаться бороться.
— Разве ты войдешь в город? — спросил сегун.
— Мне, пожалуй, лучше удержать свою передовую позицию на холме. В ту минуту, когда армия двинется, я нападу в другом месте, чтобы враг вынужден был разделить свои силы.
Собрали вождей, чтобы условиться с ними. Важность положения подавила разногласия, которые обыкновенно раздробляли их силы. Все подчинились Йокэ-Мура.
— Враг растянулся вокруг всего города, — сказал генерал, — так что в том месте, где вы нападете, вы встретите силы, самые большие, равные вашим. Вылазка должна быть сделана с южной стороны, и вы, по возможности, должны стараться загнать врага к морю. Пусть вожди воодушевят солдат своим примером и словами, и мы восторжествуем.
— Я сам стану во главе армии! — вскричал Фидэ-Йори. — Пусть вынут из бархатных чехлов инсигнии[29], которые принадлежали моему отцу в битвах — золоченые тыквы, насаженные на красные древки, они были везде, где только не появлялись, знаком победы. Это воспоминание о Тайко-Саме воодушевит солдат, напомнит им имя его тени. Этот талисман будет нам покровительствовать и наполнит ужасом клятвопреступника Гиэяса, воскрешая перед его глазами образ того, доверие которого он обманул.
Вожди вернулись к своим солдатам, чтобы приготовить их к решительной битве следующего дня. Сам же Фидэ-Йори бросился к своей невесте.
— Может быть, мы последний день вместе, — сказал он, — я не хочу терять ни минуты.
— Что ты говоришь, государь? — сказала Омити. — Если ты умрешь, я тоже умру, и мы соединимся, чтобы никогда больше не разлучаться.
— Что делать! — сказал царь с печальной улыбкой. — Я желал бы, чтобы наше земное счастье было продолжительнее. Я был так долго несчастлив и так мало дней счастлив. А ты! Такая преданная, такая кроткая, ты должна была всячески страдать из-за меня. А в благодарность, когда я хотел осыпать тебя богатствами, почестями, радостью, я могу только дать тебе зрелище ужасов войны и ожидание близкой смерти.
— Ты дал мне твою любовь, — возразила Омити.
— О да! — вскричал царь. — И эта любовь была первою и последней. Она наполнила бы всю мою жизнь. Ах, отчего я не могу унести тебя далеко отсюда, убежать от этой борьбы, от этой резни! Что мне делать! Она не дала мне счастья. Жить возле тебя, в полном уединении, забыв людей с их преступным честолюбием, — вот было бы истинное блаженство!
— Не думай об этом, — говорила Омити, — это несбыточные мечты. Нам остается радость совместной смерти, в этом нам не отказано.
— Увы! — воскликнул сегун. — Моя молодость возмущается при мысли о смерти. С тех пор, как я снова обрел тебя, дорогая возлюбленная, я забыл и призрение к скоротечной жизни, которому меня научили. Я люблю ее, и не хотел бы расстаться с ней.
Под прикрытием ночи Гарунаге удалось снова овладеть высотами Чаузи, которые он покинул. Генерал Йокэ-Мура посоветовал ему сделать эту попытку, чтобы в случае удачи можно было прикрыть вылазку сегуна.
Все было готово для последнего усилия. Солдаты были полны пыла, вожди прониклись надеждой, Фидэ-Йори ободрился и верил в победу. Одно огорчало его — это отсутствие в этом в высшей степени важном моменте его самого верного друга, самого мудрого советника, принца Нагато. Что с ним случилось? Уже около двадцати дней, как он внезапно покинул Осаку и пропал без вести.
— Он умер, раз он не со мной в минуту опасности, — думал сегун, глубоко вздыхая.
С утра жители Осаки запрудили дорогу в крепость. Они хотели видеть выход сегуна из замка в военных доспехах, во главе своих воинов в богатых одеждах. В ожидании они разговаривали с солдатами, стоявшими на улицах, поднося им полные кубки сакэ. Город имел веселый вид: легкий характер его жителей торжествовал надо всем. Им предстояло увидеть зрелище, и они были счастливы.
В восьмом часу ворота во второй стене замка отворились настежь, и через них виден был целый лес знамен, которые колыхались в ярких просветах между высокими пиками.
Выступали первые отряды копьеносцев сегуна, в латах, в касках с забралом, которые расширялись к затылку, а надо лбами были украшены медным полумесяцем, в руках у воинов были копья, за левым плечом развевалось маленькое знамя на древке. За ними следовали стрелки, на голове у них была повязка из белой материи, концы которой висели назад, за спиной торчали длинные стрелы, а в руках они держали большой лакированный лук. За ними шли странные личности, похожие скорее на огромных насекомых или на фантастических ракообразных, нежели на людей. У одних на черную маску, изображавшую гримасу, была надета широкая каска, украшенная медными усиками, у других на шапках были огромные рога, загнутые внутрь, а на масках были наклеены красные или белые усы и брови, у третьих на голове была надета кольчуга, которая свешивалась на лицо и оставляла открытыми только глаза. Чешуйки брони были сделаны из черного рога, они были четырехугольные, тяжелые и странно расположены, но узелки из разноцветного шелка, которыми были скреплены роговые пластинки, придавали им очень красивый вид. Эти воины, одетые подобно их предкам, были вооружены алебардами, огромными луками и щитами в обеих руках. Они долго тянулись, к великому удовольствию народа. Наконец появился Фидэ-Йори, верхом на лошади, у которой грива была заплетена. Перед ним несли золоченые тыквы, которые с последних побед Тайко-Самы не выносили из замка. Их встретили восторженными криками.
