Эмили молча ответила на его взгляд.
Рука Эшленда крепче сжала ее плечо.
— Мы, разумеется, без промедления обвенчаемся. Я буду защищать ее своим именем и телом. Я…
— Выйти за тебя! — Эмили резко повернулась лицом к герцогу, скинув с плеча его руку. — Вы забыли, ваша светлость. Я никогда не давала согласия на брак с вами. Я согласилась исключительно на публичную помолвку, больше ни на что!
Он уставился на нее. Его голубой глаз расширился от изумления.
— Ты не выйдешь за меня?
— Я не пешка, которую можно переставлять куда угодно. Сегодня вечером мы могли бы одержать полную победу, если бы вы посвятили меня в свои планы! А вместо этого вы прикидывались, что занимаетесь со мной любовью, провели целый вечер, соблазняя меня, лишь бы удержать безмозглую дурочку подальше от ваших ужасно замысловатых, ужасно важных планов…
— Прикидывался, что занимаюсь любовью!
— …а затем вы бесцеремонно заявляете, что мы без промедления поженимся, что, лишив меня девственности и обрюхатив, вы выполните свой долг и — как там было? — защитите меня, тем более что теперь я не просто ценный политический объект, но еще и сосуд для другого!
— Сосуд!
— Какая честь для меня! Какая радость смотреть в будущее, где я буду замужем за властолюбивым айсбергом, защищенная сверх всякой меры, где меня будут передвигать с места на место и использовать для целей всех и каждого, только не для моих! Выносить ребенка для точно такой же судьбы! Клянусь Богом, я чувствовала себя куда лучше, пока была учителем вашего сына. По крайней мере тогда я могла сама решать, что делать!
Она тяжело дышала, сжав кулаки. На мгновение ей вспомнились нежные слова Эшленда, его ласковые прикосновения там, в оранжерее, то, как он занимался с ней любовью, словно она была самой большой ценностью во вселенной. И все это просто игра, просто, чтобы отвлечь ее! Его чудесные слова, помещение, полное цветов, романтический жест — все только для того, чтобы обмануть ее! Убаюкать, увлечь в любовный транс, лишь бы удержать вдалеке от главного дела этого вечера!
Кровь кипела, мешая думать.
Лицо Эшленда побагровело.
— Мой долг! Вы думаете, я собрался жениться на вас из чувства долга? Вы в самом деле считаете, что я притворялся там, в оранжерее? Что я вас использовал?
Эмили щелкнула пальцами.
— О, разумеется! Я совсем забыла про непостижимую животную похоть, которую вы ко мне испытываете! Сейчас исправлюсь. Мешать соединенью чресел двух мы не намерены[4].
Герцог Олимпия как-то задушенно кашлянул в носовой платок.
— Моя дорогая Эмили, не могу не почувствовать, что я некоторым образом лишний в этом в высшей степени… эээ… нравоучительном разговоре. Вероятно, мне следует удалиться и позволить тебе и твоему… эээ… властолюбивому айсбергу продолжить…
— Нет. — Голос Эшленда хлестнул, как кнутом, оборвав герцога на полуслове. Лицо его пылало. Единственный голубой глаз словно светился изнутри, напряженно приковавшись к лицу Эмили. — Нет, сэр. Я хочу, чтобы вы это услышали. Хочу, чтобы оба вы стали свидетелями того, что я намерен сказать.
Он опустился на одно колено.
— Ну, началось, — пробормотал Олимпия.
— Прости меня, Эмили. Я вел себя непростительно. Не доверял тебе так, как ты того заслуживаешь. Не был с тобой до конца честным. Вместо того чтобы просить, я требовал.
— В этом нет ничего плохого, — вставил Олимпия. — Женщины любят знать, что к чему, правда, девочка моя?
Эшленд не обратил на него внимания.
— Могу я объяснить, почему, Эмили?
Она смотрела на макушку Эшленда с торчавшими седыми коротко постриженными волосами, на его гордое лицо, обращенное к ней, и не могла шевельнуться. Она попыталась кивнуть, но удалось лишь слегка наклонить голову.
— Потому что я боялся, Эмили. Потому что ни к одной женщине в мире я никогда не испытывал даже капли любви, способной сравниться с той, что я чувствую к тебе. Ты для меня не пешка. Не политический объект. Не сосуд, клянусь Богом. Ты для меня все на свете!
Его левая рука, сжимаясь и разжимаясь, лежала на колене. Эмили закрыла глаза, не в силах вынести этого зрелища. Невозможно видеть у своих ног его, герцога Эшленда, в официальной белой рубашке, атласном жилете и блестящих бриджах. Безупречный вид, за исключением россыпи ржаво-красных капель на левом плече.
— Ты — не сосуд, Эмили. Я — сосуд. Все, что я делаю, все, чем владею, все, чем я являюсь, — все принадлежит тебе. Я не… Эмили, я не могу этого выразить. Не могу рассказать, что чувствую. Я был заморожен, спал, а ты вернула меня к жизни. Ты исцелила меня, снова превратила в единое целое. Я чувствовал себя зверем в пещере, одиноким, рычащим, а ты бесстрашно вошла внутрь и укротила меня.
— Какая дерзкая мешанина метафор, дорогой мой друг, — заметил герцог Олимпия. — Кажется, мне следует за вами записывать. Я как раз подумывал сочинить мелодраму, что-нибудь вроде возвышенной саги — трагедия и предательство, истощение организма и чахотка…
Эшленд взял Эмили за холодную руку.
— Я боялся, что если скажу тебе все это, ты убежишь. Что это слишком много, что меня слишком много — я слишком большой, у меня слишком много шрамов, я слишком требователен и слишком нуждаюсь в тебе. Потому что ты нужна мне, Эмили. Каждый дюйм тебя. Мне нужен твой ум, твоя любовь, твоя дружба, твоя мудрость, твое тело. Животная похоть, господи ты боже мой! Да она и половины не составляет. Я нуждаюсь в твоем теле — в твоем теле, Эмили, потому что оно соединяет меня с тобой. Я откажусь от тебя не раньше, чем придумаю все способы, которыми смогу снова овладеть тобой…
В дальнем конце комнаты звякнул графин.
— Кому-нибудь налить шерри?
— …и не просто из-за животной похоти, этой нашей безумной тяги друг к другу, а потому что это вбирает меня в тебя. Когда мы делим ложе, я чувствую, что становлюсь частью тебя, плотью от твоей плоти, в священном слиянии с женщиной, которую я обожаю. Наконец-то я снова стал человеком.
Олимпия хлопнул в ладоши.
— Превосходно. Здраво аргументировано. Двое чресел, равные двум умам. Надеюсь, это убедительно, дорогая моя племянница?
Эмили открыла глаза, и взгляд Эшленда сразу приковал ее к себе. Она видела его сквозь дымку чувств, хотя, возможно, это всего лишь запотели очки.
— Стоя на коленях, Эмили, я прошу твоей руки. Прошу стать моей женой, матерью моих детей. — Он поднес ее пальцы к губам и замер так, прикрыв глаза. — В ответ я предлагаю тебе свое сердце, свой дом и свое состояние. И да, защиту моим именем и телом.
Олимпия застонал и громко стукнул бокалом о стол.
