Олимпия застонал и громко стукнул бокалом о стол.
— Ради любви Господа Бога и всех Его созданий, Эмили, скажи ему «да»! Освободи нас от этих страданий!
Но Эмили все еще не могла произнести ни слова. Горло перехватило, язык отказывался шевелиться. Рука Эшленда крепко держала ее ладонь, Эмили чувствовала на своей коже его теплое дыхание.
Он склонил голову над ее рукой.
— Больше никаких интриг, Эмили. Впредь ты командуешь мной. Ни единого шага без твоего ведома и одобрения. И клянусь своей жизнью, Эмили, что твоему ребенку — нашему ребенку! — никогда не придется выдержать то, что пришлось вынести тебе.
— Да, — сказала она.
Эшленд поднял взгляд.
— Слава богу, — буркнул Олимпия. — Разумеется, о наследстве я побеспокоюсь сам, и, естественно, желаю отдать счастливую невесту лично…
Но она его не услышала. Ее подхватили и бешено закружили две сильные руки. Эшленд осыпал поцелуями ее щеки, шею, подбородок.
— Я люблю тебя, — воскликнул он. — Я люблю тебя, Эмили. Будь оно все проклято, я тебе об этом уже говорил? Я люблю тебя!
— Осторожно, на полу стоит лампа! — предупредил Олимпия.
Эмили взяла голову Эшленда в ладони и поцеловала его.
— Я люблю тебя. Я безнадежно любила тебя с самого первого дня, слишком сильно, чтобы втянуть тебя во все это…
— Но я не оставил тебе выбора.
— Нет. — Она опять поцеловала его. — А за то, что ты рисковал ради меня своей жизнью, ты будешь вознагражден еще больше. Если тебе особенно не повезет, то вознаграждать я тебя буду всю жизнь.
— Ах да. — Олимпия облегченно выдохнул и направился к книжному шкафу. — Риск убийства и все такое прочее. Я об этом уже думал. Совершенно ясно, что вам необходимо некоторого рода убежище. Если не ради безопасности Эмили, то ради моего здоровья. Новобрачные оказывают довольно вредное влияние на мое пищеварение.
Эшленд опустил Эмили на пол, и теперь ее ноги попирали — во всяком случае, физически — бесценный аксминстерский ковер.
— Убежище? И что вы предлагаете?
Олимпия протянул руку и коснулся глобуса на полке, лениво его вращая.
— Насколько я понимаю, вы двое стремитесь пожениться, причем чем быстрее, тем лучше.
— Это не ваше дело, дядя. Это личный вопрос, и касается он только нас двоих.
В голосе Эшленда прозвучала убежденность:
— Да, как можно быстрее. Завтра, если это можно организовать. Вы же понимаете, что мою животную похоть обуздать невозможно.
— Кхем. Да. Вот и хорошо. — Олимпия крутанул глобус. — Совершенно случайно моя личная паровая яхта стоит на якоре в Саутгемптоне, с полным грузом воды и угля и с командой.
— Ваша паровая яхта! — ахнула Эмили.
Крупная рука Олимпии остановила Землю. Он повернулся к ним, прислонился к книжному шкафу и улыбнулся.
— Вы не думали об очень долгом медовом месяце?
Острова Кука Август 1890 годаЭмили открыла глаза, когда тень переместилась в сторону, подставив ее под лучи белого тропического солнца.
Какое-то время она не шевелилась. Руки и ноги отяжелели от тепла, сердце билось медленно и блаженно. Рука мужа лежала у нее под грудью, и Эмили ощущала, как ее грудная клетка вздымается и опускается в такт его дыханию. Пальцами ног она зарылась в мягкий песок.
Ее муж.
Она в тысячный раз с наслаждением мысленно произнесла эти слова.
— Эшленд, — шепнула она. Спящий рядом герцог что-то проворчал. Она попыталась еще раз, громче: — Эшленд!
— Хмм? — Он слегка шевельнулся, лежавшая на ней рука напряглась. — Что такое?
— Тень. Она исчезла. Мы сгорим в мгновение ока.
От ее мужа восхитительно пахло песком и солью. Эмили захотелось слизнуть ее с его кожи. Он сонно ткнулся носом ей в висок и пробормотал:
— К чертям тень.
Эмили засмеялась и повернулась в его объятиях. На ней была только сорочка, ноги запутались в тонкой ткани.
— Тебе легко говорить! У тебя внутри нет младенца, который лягается, почуяв солнце.
— Ммм. — Эшленд поцеловал ее в шею и нащупал подол сорочки. На нем вообще ничего не было. Он лежал восхитительно нагой, сплошь загорелая кожа и бесконечные мускулы: привилегия бросить якорь у необитаемого острова и отправить детей с доктором исследовать его дальнюю часть. Он провел все утро, медленно и тщательно исполняя супружеский долг, экспериментируя с новыми позами (в последнее время традиционные стали несколько неудобными), и теперь, освежившись закусками и недолгим сном, счел, что на его жене слишком много одежды.
— Какая досада, мадам. И давно вас беспокоит это положение?
Эмили снова засмеялась и попыталась оттолкнуть его, но безуспешно. Эшленд опытными пальцами распутал сорочку и задрал ее над животом. Эмили снова уронила руки на песок.
— Собственно, уже несколько месяцев. И с каждым днем становится все хуже. К началу октября я, наверное, лопну.
— Какая скотина ваш муж, раз он поставил вас в такое положение!
— Ужасная скотина. И подозреваю, он не испытывает никаких угрызений совести.
Эшленд сдернул сорочку с головы и поцеловал Эмили.
— Вообще никаких?
— Никаких. Наоборот, он смотрит на меня с невыносимым самодовольством.
— Как кот, поймавший канарейку? — Он начал дразнить один сосок языком. Его плечи, широкие, мускулистые, отражали солнечный свет.
— Вот именно. Хотя я этого не понимаю в моем-то положении. Я скорее напоминаю гигантского додо, а не канарейку.
— Полагаю, ваш скотина-муж придерживается противоположного мнения. Нет никаких сомнений в том, что он, по своему слабоумию, уверен, будто вы день ото дня становитесь красивее. — Его огромная рука ласкала ее живот. Он наклонился и поцеловал его.
— Остается только поплакать над ним — ведь он наверняка потерял зрение в своем единственном оставшемся глазу!
— А может быть, видит все еще яснее, чем раньше.
Эмили громко хихикнула.
— Вы, сэр, превратились в записного сердцееда.
— Чепуха. Я с самого начала был записным сердцеедом. С горечью признаюсь, что к двадцати годам я был печально известен по всему Лондону.
Он начал прокладывать поцелуями дорожку к ее груди.
— Даже не сомневаюсь. Предполагаю, все тогдашние дебютантки лежали у ваших ног — с вашей-то гвардейской униформой и внешностью юного Аполлона!
— Я практиковался только ради вас, ваше высочество.
Эмили обняла его за шею. Он без усилий нависал над ней, и ни одна жилка в его теле даже не дрожала. Она провела пальцем по шрамам на его челюсти.
— Красавец-мужчина. Я тебя безумно люблю.
