— Мой Этьен… — прошептала она, касаясь висящего на шее медальона. — Теперь ты отомщён. Но встречу ли я когда-нибудь такого, как ты?
— Что вы теперь будете делать? — спросила Эжени, похлопывая коня по морде, чтобы успокоить его.
— Доберусь до своего тайного укрытия, — ответила вампирша. — У нас с Этьеном был дом в глуши, где мы могли спокойно жить, не опасаясь чужих взглядов. Деньги у меня тоже есть, так что я не пропаду.
— Он далеко, ваш дом?
— Скажем так: для обычной женщины добраться туда пешком, без пищи и воды, было бы сложной задачей. Но я не обычная женщина, я — вампирша, — Изабелла тряхнула головой, и её густые чёрные кудри рассыпались по плечам. — Буду идти ночью, когда мне светит луна, а днём скрываться в тени. Не пропаду, — повторила она и улыбнулась, глядя на Леона и Эжени. — И я желаю вам удачи. Вы помогли мне, нежити, кровопийце, избавили меня от смертельного врага, сделали меня свободной, в то время как любые другие люди вонзили бы мне кол в сердце, едва узнав, кто я на самом деле. Я уезжаю далеко отсюда, и вряд ли наши с вами пути когда-нибудь пересекутся, но я от всего моего небьющегося сердца желаю вам счастья.
— И вам, — Эжени приложила руку к груди и слегка поклонилась. Леон молча отдал честь, подумав, что для него величайшим счастьем будет уже то, что их с вампиршей пути больше никогда не пересекутся. Потом Изабелла развернулась, поплотнее закуталась в накидку Эжени и лёгкой летящей походкой, почти вприпрыжку, направилась прочь — длинное платье не стесняло её движений, ноги ступали легко и уверенно. Подождав, пока она скроется из виду, Леон и Эжени направили лошадей к лесу — прочь от замка, который уже весь был объят пламенем, от стай птиц, с тревожными криками взметнувшихся с окрестных деревьев и кружащихся над ними, от этого проклятого места с его проклятыми обитателями, возомнившими себя безнаказанными и понёсшими за это суровую кару.
***
Магия вернулась к Эжени через три дня. Сначала она могла делать только мелкие вещи, вроде зажигания свечей или открывания замков без ключа, поэтому синяки и царапины, полученные Леоном в схватке с вампиром, и его прокушенное Изабеллой запястье пришлось лечить без волшебства, с помощью трав и мазей, купленных в одной лавочке на обратной дороге. Края, бывшие некогда владениями графа д’Эрвье, они покинули спокойно — хозяин гостиницы без умолку твердил только о таинственном пожаре, но это было вызвано природной болтливостью, а не подозрениями в адрес постояльцев. Леон мрачно кивал и качал головой, Эжени ахала и сочувствовала, а хозяин продолжал сокрушаться, что управляющий, господин Ватель, в последнее время водился со странными людьми, и они вполне могли напиться вина, поспорить из-за карточного долга или чего ещё, подраться, а там упала свеча, другая, а потом и весь замок занялся. Или же эти люди убили господина Вателя, а пожар устроили, чтобы скрыть следы. И неизвестно, когда вернётся граф и вернётся ли вообще — может, он уже сложил голову на чужбине. И что теперь будет, и кому достанутся земли и то, что осталось от замка, неизвестно.
Вопросы наследования не очень-то волновали Эжени — достаточно было того, что они с Леоном сумели остановить одного кровопийцу и помочь другой, что нападения в здешних краях прекратились, и они могли возвращаться домой. На обратной дороге они всё так же ночевали в гостиницах и на постоялых дворах, останавливаясь в одном номере, и Эжени поначалу боялась прикасаться к Леону, не желая тревожить его травмы, но сын Портоса быстро доказал ей, что он прекрасно себя чувствует, особенно рядом с ней, и в любой миг готов подпитать её магию. Лёжа в постели, прижимаясь к нему, склонив голову на грудь Леона и слушая ровные удары его сердца, Эжени ощущала, как её медленно покидает страх, вызванный столкновением с вампиром, и отвратительные образы мёртвых тел изглаживаются из её памяти. Когда Леон гладил её, целовал, ласкал, она ощущала, как ушедшая магия вновь наполняет её тело, и ей порой казалось, что на коже, там, где её касался Леон, вспыхивают и гаснут золотые узоры.
Сюзанна и Бомани встретили госпожу и её спутника в своей обычной манере — негр проворчал, что столь длинные путешествия утомляют его хозяйку, вон она вся бледная и в седле еле держится, а уж бедным лошадкам, наверное, совсем худо, потому что кормят их на постоялых дворах не пойми чем. Сюзанна едва не расплакалась от радости, что Эжени и Леон вернулись живыми, а когда Эжени объявила, что вампиров в тех краях больше нет и Франсуа может спокойно возвращаться в родной дом, служанка едва не кинулась целовать ей руки. Её кузен, несмотря на заверения сестры и её госпожи, что вампиры больше никого не потревожат, предпочёл остаться у Сюзанны — из страха перед нежитью (как предположила Эжени) или из-за большого количества красивых девушек в землях де Сен-Мартен (как посчитал Леон). Впрочем, парень он был работящий, и родители Сюзанны не возражали, чтобы он пожил у них ещё немного.
Между тем время шло, и апрель сменился маем, необычайно тёплым и светлым. Солнце палило нещадно, и Эжени мысленно посочувствовала вампирше Изабелле, надеясь, что та уехала в менее солнечное и более пасмурное место. На деревьях лопались почки, разворачивались первые листья, птицы стали петь громче, воздух наполнился запахом цветов, и весь мир, казалось, открылся весне. Ярче сверкали улыбки девушек, горели их румяные щёчки, звонче хохотали юноши, вино было вкуснее и пьянило сильнее, и тень под любым деревом казалась подходящей для того, чтобы там могли уединиться влюблённые.
Живот Клариссы Лепети стал настолько большим, что ей было тяжело ходить, и она, переваливаясь, как утка, останавливала любого, кто проходил мимо, чтобы пожаловаться на тяготы беременности. Катрин Дюбуа вернулась вместе с детьми от свекрови, и местные опять стали жаловаться на неугомонного Оливье, который подбивает мальчишек Гийома Лефевра на всякие шалости. Роза Тома вышла-таки замуж за подмастерье кузнеца — её мать пролила немало слёз на свадьбе, но это были слёзы радости. Эжени невольно задумалась, наблюдает ли за свадьбой сестры Филипп Тома и радуется ли он за неё, видит ли счастье дочери Жиль и проклинает ли её или же раскаялся в своих грехах. Такие мысли могли много до чего довести, поэтому Эжени старалась быстрее подумать о чём-нибудь другом.
Она сама проводила эти жаркие весенние дни, насыщенные пьянящим запахом цветов и наполненные пением птиц, за привычным подсчётом доходов и расходов, ездила к крестьянам, распоряжалась по хозяйству в замке, но эта жизнь казалась ей бесконечно далёкой, будто она спала и во сне смотрела со стороны на себя саму, погружённую в повседневные хлопоты. Пробуждение происходило ночью, когда Эжени приходила в комнату к Леону или же он приходил к ней. Весна будто воспламенила его страсть, и частенько они засыпали в объятиях друг друга уже под утро, утомлённые донельзя. Вместе с тем Эжени не забывала о чае из пижмы — она по-прежнему пила его. Впрочем, дни, когда она по причине всех женщин не могла делить постель с Леоном, не мешали им наслаждаться обществом друг друга. Они устраивались рядом, она прижималась к груди капитана, или он клал голову ей на колени, и они негромко разговаривали, делясь историями из своего прошлого, обсуждая настоящее, строя планы на будущее. Иногда в таких обсуждениях участвовала чаша-другая вина — впрочем, Эжени, весьма настороженно относившаяся к выпивке, следила, чтобы они оба не хватили лишнего.
Новое приключение пришло к ним в эти пьяные майские дни с совершенно неожиданной стороны. Эжени получила письмо от своей матери из монастыря, но помимо обычных сетований на здоровье и погоду и наставлений для дочери там содержалось кое-что более любопытное: Матильда де Сен-Мартен просила свою дочь навестить её, обещая рассказать и передать нечто очень важное. Эжени была уверена, что мать скрылась в монастырь в том числе и от неё, непокорной дочери, единственного ребёнка, не желающего вступать в брак и продолжать род, тихой серой мыши, корпящей над книгами, разочарования для своих родителей. И теперь она сидела за столом, не отрывая взгляда от письма, словно написанные ровным убористым косым почерком строки могли измениться, если долго смотреть на них.
