Она сдвинула брови.
— Ты хотел поскорее от меня избавиться?
— Потому что ты слишком сильно меня искушала, — признался он. — Меня так отчаянно к тебе влекло, что я подумал, что так будет лучше всего.
Она начала качать головой, еще когда он говорил. Вначале едва заметно, потом все решительнее.
— Я тебе не нравилась. Я тебя раздражала. Я заставила тебя помочь мне, когда ты ничем не был мне обязан.
Эдвард выругался и провел рукой по волосам.
— Да! И все же я не мог остаться в стороне, даже когда ты сказала мне, что я сделал достаточно и могу считать свою задачу выполненной. Я просто не мог умыть руки, даже если сам себе говорил, что поступил бы мудро.
— Тогда это все было лишь позывом, плоти. — Она опустила взгляд на ненавистные листы, разбросанные по полу. — И ты решил убедиться, что ничем не рискуешь, заведя интрижку со мной, пока дело не зашло слишком далеко.
Эдвард с трудом сглотнул ком. Неосознанно он вытянулся в струнку, зрительно став выше и холоднее. Он подготовился принять удар.
— Нет, это было не так.
Она подняла на него глаза.
— Но выглядит все именно так.
Он ничего не сказал. Она была права. Именно так оно и выглядело. Он знал, когда отдавал Джексону инструкции, что не следует этого делать. Он лишь не ожидал, что этот поступок так жестоко отзовется.
Казалось, из Франчески разом вышел весь пар. Она повернулась и пошла прочь, захватив по дороге свою одежду. Она вышла и закрыла за собой дверь.
Эдвард чувствовал себя так, словно вместе с ней из комнаты исчез весь воздух. Он едва добрался до стула — колени подгибались. Уронив голову на руки, он сжал виски, отчаянно пытаясь заставить себя думать, но думать он не мог. Он чувствовал себя несчастным, беспомощным. В голове не было ни одной мысли, ни единого плана, даже самого неудачного, и от этого у него опускались руки.
Он подождал час, затем отправил Франческе записку. Просто записку, в которой спрашивал, может ли он навестить ее на следующий день. Он велел слуге дождаться ответа, даже если ему придется простоять в ожидании всю ночь, но тот ответ, что принес ему посыльный, оказался даже хуже отсутствия всякого ответа. Она просила его не приходить. И больше там ничего не было — ни «прощай навсегда», ни упреков, ни даже еще одного предложения объясниться, защитить себя, вступив с ней в спор… Ничего.
Эдвард провел бессонную ночь, просидев у камина, глядя в огонь. Он пил лучший бренди отца, спрашивая себя, как же ему теперь быть. В конечном итоге он придумал для себя три выхода, ни один из которых не сулил ничего хорошего.
Первый состоял в том, чтобы ждать, когда Франческа согласится увидеться с ним вновь. То есть надеяться на то, что она пожелает с ним увидеться. Ему не нравилась эта тактика. Каждый день ожидания станет для него пыткой. Он всю жизнь гордился своим терпением и выдержкой, но перспектива выжидать, когда его позовут, хотя его могли не позвать никогда, могла сломить дух самого выдержанного из смертных.
Второй вариант состоял в том, чтобы ворваться в ее дом и излить ей душу, объяснив все свои тайные и явные мотивы. Он мог бы, стоя у нее подокнами, кричать о том, почему он так поступил, пусть даже собрал бы вокруг себя толпу зевак и прослыл сумасшедшим — если она выставит его за дверь. И при этом молиться, что она даст себе труд его выслушать и то, что она услышит, заставит ее простить его. Но такое поведение могло вызвать у нее реакцию прямо противоположную ожидаемой — он мог оттолкнуть ее такими столь несвойственными ему поступками, и она больше никогда не станет с ним говорить. Эдвард никогда прежде не навязывал своего общества леди и не был уверен, что способен на это. Если она разрыдается и потребует, чтобы он ушел, он, вполне возможно, пойдет и утопится в Темзе.
Тогда оставался третий план, который ему нравился ничуть не больше, чем два предыдущих. Он выпил еще бренди, потом еще и еще, пытаясь придумать четвертый и пятый планы, но в конечном итоге ненавистный третий оказался тем единственным, на который он готов был пойти.
Он постучал несколько раз до того, как открылась дверь. Слуга молча уставился на него мутным сонным взглядом. Очевидно, внешность Эдварда не внушала уверенности в том, что его можно без опаски впустить в дом. Эдвард не стал дожидаться, пока перед носом захлопнут дверь, и протиснулся мимо слуги в холл.
— Сообщите лорду Олконбери, что я желаю видеть его немедленно.
— Его милость еще в постели, — возразил слуга. — Вы можете прийти в более приличное время для визитов.
— Сообщите ему, — с расстановкой повторил Эдвард, грозя заморозить привратника взглядом, — немедленно.
Лакей скривился, но еще до того, как он успел что-то сказать настойчивому господину, с верхней площадки лестницы раздался голос:
— Я думал, у нас пожар. Что за крик?
Эдвард поднял голову.
— Я бы хотел поговорить, Олконбери. О леди Гордон.
Барон медленно спустился вниз. Он явно только что встал с постели — на нем был халат, и волосы его были растрепаны. Взмахом руки он отпустил слугу, велев лакею возвращаться в постель. Слуга закрыл входную дверь и послушно удалился в сторону кухни.
— Не думаю, что мне интересно ваше о ней мнение.
— Нет, — сказал Эдвард, — это не то, что вы думаете.
Олконбери приподнял бровь.
— Вы, случаем, не уезжаете в Китай на всю оставшуюся жизнь?
«А это мысль».
— Я пришел просить вас об услуге.
— Неужели? — сухо поинтересовался Олконбери.
Эдвард невольно сжал кулаки.
— Для нее, не для себя. Я боюсь… — Ему было трудно говорить. — Я боюсь, что ей понадобится дружеская поддержка. Насколько я понимаю, когда умер ее муж…
От былой подозрительности Олконбери не осталось и следа. С какой бы неприязнью ни относился к нему Эдвард, он вынужден был признать, что чувства Олконбери к Франческе были искренними, и, если честно, это делало миссию Эдварда еще более тягостной.
— Что с ней? — воскликнул Олконбери. — Скажите ради Бога, де Лейси, что случилось?
— Она жива и здорова. — Даже та холодная сдержанность, которую столько лет культивировал в себе Эдвард, не стала для него щитом. Ему пришлось отвернуться, он не мог смотреть в искаженное тревогой лицо Олконбери, зная, что именно этот мужчина будет утешать женщину, которую он, Эдвард, любит и которую, вполне возможно, навсегда потерял из-за своей глупости. — Она всего лишь узнала обо мне не слишком приятные вещи. Я уверен, она будет рада обществу друга.
Олконбери подозрительно прищурился:
— Я ее предупреждал, что вы причините ей боль.
— Вы были правы, — наклонив голову, сказал Эдвард.
