Экипаж шумно остановился у бокового входа в «Очаг и Орел», и Эймос мрачно уставился на старый дом своей жены. Одно точно, в городе никогда не будет спроса на такие нелепые покосившиеся дома. Когда старики умрут, подумал он, мы с Хэсс снесём его, а может быть, продадим землю или построим хорошую современную гостиницу. Он давно отбросил все мысли о модернизации старого здания. Даже провести газ для освещения оказалось безнадежным делом. Дом сопротивлялся любым изменениям с почти человеческой хитростью. Места для прокладки труб не было, тяжелые дубовые несущие балки отвергали новые гвозди, как будто сами были железными. В доме не было ни одной ровной линии, ни одна дверь, пол или потолок в комнатах не были на одном и том же уровне.
Эспер давно знала мысли Эймоса и была согласна с ними, но теперь, когда она снова увидела сгорбившийся старый дом, смутные страхи, отвращение и враждебность, которые властвовали над нею последние месяцы, все исчезло.
Она медленно спустилась с коляски, опираясь на руку мужа, и прошла по грязной разбитой дорожке к двери пивной, заметив с некоторым изумлением, что Сьюзэн посадила у забора подсолнечники. Когда Эспер жила в доме, у них никогда не было подсолнечников, потому что, по приметам, из-за них появляются старые девы. «Где растут подсолнечники, туда никогда не приходят кавалеры», — гласит старая поговорка.
Она открыла дверь пивной и снова была раздражена противным звяканьем колокольчика. Маме следует нанять девушку, чтобы та открывала дверь, и, в любом случае она должна закрыть пивную. Это недостойно. Само слово «пивная» имело вульгарный старомодный привкус, и в половине гостиниц Марблхеда уже не подавали спиртные напитки. Но Ма всегда была упрямой. Ни в темном зале, ни в кухне никого не было. Через минуту из гостиной вышла Сьюзэн; она обнаружила дочь и зятя, неуверенно стоящих в прихожей.
— Ну, чтоб мне провалиться, — сказала Сьюзэн, подходя к ним, — если это не Хэсс и Эймос. Я не слышала, как подъехал экипаж, — она оглядела Эспер с головы до ног, отмечая модную шляпу, дорогую вышитую пелерину и зонтик. — Значит, ты достаточно окрепла, чтобы рискнуть прогуляться, не так ли? — иронично заметила она.
Конечно, мама не могла говорить другим тоном. Никогда в жизни она ни дня не болела. Ей было уже семьдесят, и она все еще была образцом крепкого здоровья.
— Я чувствую себя лучше, — сказала Эспер холодно, — мы заехали узнать, не хотите ли вы с папой поехать на перешеек и посмотреть регату.
— А, — рассеянно произнесла Сьюзэн через некоторое время. — Да, регата. Как мило с вашей стороны. Но Роджер все еще нездоров, его сердце не в порядке, он отдыхает наверху, а у меня гости.
— Тогда мы поедем, не будем больше тебя беспокоить, — быстро произнесла Эспер, обиженная отношением матери. Сьюзэн стояла спиной к двери в гостиную в явно оборонительной позе и совершенно не проявляя благодарности за этот так долго оттягиваемый визит. Появление Портермэнов явно было несвоевременным.
Сьюзэн без труда читала мысли дочери. Она отошла от двери и мрачно улыбнулась.
— Это всего лишь Деревянная Нога и Тамсен Пич, — сказала она, — и раз уж ты здесь, ты могла бы зайти и поздороваться с ними.
Эспер поняла причину замешательства матери, взглянула на мужа и увидела, что Эймос ничего не понял, да и ему это было совершенно не интересно.
Деревянная Нога — Ной Доллибер — был дядей Эспер, и он прямо высказывал свое мнение о ее двух скандальных браках. Подстрекаемый своей женушкой Матти, он громко утверждал в тесном кругу старых марблхедцев, что предпочитает забыть, что эта глупая девчонка — его родственница.
Перспектива встречи с Тамсен Пич была еще более тревожной. Не только потому, что миссис Пич была матерью Джонни — у Эспер всегда было неловкое чувство, что Тамсен рассматривала все последующие любовные истории Эспер как предательство. И кроме того, Эспер узнала, что все Пичи считали виновницей в смерти Лема Пича тираническую систему управления Эймосом фабрикой.
— Нет, — сказала Эспер резко, — мы поедем, Ма.
Она поправила фалды своей пелерины и взяла мужа под руку. Он погладил ее руку и, поворачиваясь, чтобы уйти, заметил перемену, происшедшую с миссис Ханивуд Старая женщина выпрямилась и теперь казалась выше дочери, ее широкое полное лицо приобрело суровость Будды.
— Я сказала, что тебе лучше всего войти и поздороваться с ними, Хэсс! — она отчетливо выговаривала каждое слово. — Ты не можешь прятаться всю свою жизнь, дочка.
Эймос почувствовал, как замерла Эспер, услышал, как она резко выдохнула.
— Послушайте, миссис Ханивуд — сказал он с неловким смешком, — это весьма странно. Если Хэсси не хочет с ними встречаться, я не вижу причины, по которой она должна это делать. Я не хочу, чтобы она расстраивалась.
Он с удивлением увидел, как вспыхнуло лицо Эспер. Она оттолкнула его заботливую руку.
— Кто такие эти старики, чтобы расстраивать меня? — проговорила Эспер сквозь зубы. — Ма, как всегда, переживает из-за ерунды.
Она проскользнула мимо матери, распахнула дверь в гостиную и влетела туда. Два человека, сидевших по обе стороны камина, с удивлением подняли на нее глаза.
— Добрый день, миссис Пич. Добрый день, дядя Ной, — с вызовом произнесла Эспер, стоя в центре комнаты и глядя на них сверху вниз. Гости ее матери после общего удивления отреагировали по-разному.
Деревянная Нога подвинул свой протез, вынул изо рта незажженную трубку, поставил свою кружку с горячим подслащенным ромом на кафель очага и разразился кудахтающим смехом.
— Иисусе, — давился он, — посмотрите, какой прилив накатил! Да ведь это наша надменная миссис Па-артермон, в модной шляпке, зонтик и все такое!
Тамсен Пич некоторое время молчала. Она никогда не была красавицей, но ее горячо любили муж и все ее дети, и теперь в пятьдесят пять лет ее поблекшее маленькое личико сияло спокойной уверенностью. Страдание, бедность и потери не ожесточили ее, она никогда не испытывала враждебности к Эспер, но не чувствовала и любви, даже во время помолвки с Джонни. Эта девушка всегда была слишком самоуверенна, слишком эгоистична, чтобы разбудить ответное чувство в ревнивом материнском сердце. Взглянув на Эспер, она сразу увидела ее положение, которого не заметил Деревянная Нога. Тамсен поняла, что вызов на самом деле был бравадой, и мягко заговорила:
— Добрый день, Хэсси, рада видеть тебя снова. И мистера Портермэна также, — добавила она, кивая Эймосу, вошедшему со Сьюзэн и теперь неловко стоявшему у двери.
В нежных карих глазах Тамсен не было и тени осуждения. Правда, кашель ее мужа усилился после того, как Лем заключил договор с фабрикой Портермэна. Но Тамсен никогда никого не винила. Если не Портермэн, это была бы какая-то другая фабрика, и, возможно, сами обувные мастерские вызывали чахотку из-за воздуха, пропитанного смрадом.
