«(Этот случай произошел в апреле 1814 года, когда британские фрегаты «Тенедос» и «Эндимион» три дня преследовали нашу «Конституцию», нашедшую убежище в гавани Марблхеда и таким образом спасенную доблестной артиллерией форта Сиволл. Будучи восьмилетним мальчишкой, я видел это сам, что повергло меня в сильное волнение, поскольку мой отец, Томас Ханивуд, был матросом на «Конституции», одним из тех марблхедцев, которые спасли ее.)
Ниже была написана строфа:
Неустрашимые и непотопляемые,
Спасшиеся от преследователей,
Нашедшие убежище в нашей гавани —
Еще одна славная страница нашей истории.
Да здравствует вечно Марблхед!»
Глаза Эспер наполнились слезами. Она осторожно закрыла том, заложив между страниц ручку, и тихо вышла из комнаты.
Эймос и Эспер покинули гостиницу, снова сели в коляску и покатили к перешейку. Подъехав к приземистому белому маяку на мысе, они увидели у его основания толпу, состоявшую в основном из незнакомцев — обитателей летних коттеджей на Неке и экскурсантов, не пожелавших остаться на пароходах.
Эймос, заметив в толпе мистера Харриса, вышел из коляски, и Эспер осталась одна. Из-под зонтика она наблюдала за далекими белыми яхтами, проплывающими мимо Марблхед Рока. Около ее коляски стояла молодая пара из Линна. На мужчине была сине-белая полосатая куртка с золотыми пуговицами и синяя фуражка со сверкающим козырьком и якорем. Глядя в бинокль, он сообщал своей даме о том, как проходит гонка.
Эспер поневоле пришлось слушать его комментарии. Припекавшее солнце и фиолетовая дымка на горизонте, мерцающая перед глазами, вернули Эспер угнетенное состояние, оставившее было ее в то утро. Красивые лодки с красивыми именами, захватывающее зрелище на фоне романтического пейзажа. Но Марблхед был нечто большее, чем удобный экран для проекции чуждого спектакля, пусть и очень интересного. Эспер неожиданно почувствовала сильное негодование, вспомнив эту гавань, какой она была когда-то — кишащей рыбачьими лодками, угольщиками и лихтерами. Тогда она была нашей, думала Эспер, море и город были объединены одной целью и неотделимы друг от друга. Она посмотрела на сказочные яхты, направляющиеся в гавань, с наполовину свернутыми парусами и гирляндами красных и зеленых фонариков, висящих между мачтами. С бостонского парохода плыли изумительные и чувственные звуки «Голубого Дуная».
«Убирайтесь, — кричала ее душа, — убирайтесь, с вашими вальсами и фонариками и вашими гонками. Это — не ваше!» И как легкий порыв ветра, пронесшийся над гаванью, что-то прошептало ей: «А твое ли? Может быть, твоя жизнь — такое же скольжение красивого цветного фонарика?» Но Эспер едва расслышала этот шепот.
Вернулся Эймос, и они поехали домой в сгущающихся уже сумерках. Он был озабочен, так как Эспер выглядела очень усталой, и действительно, она чувствовала себя совершенно измученной и опустошенной. Ее голова ужасно болела, и она страстно мечтала о том моменте, когда снова сможет скользнуть между прохладными пахнущими лавандой простынями и выпить сладкого лимонада, принесенного Анни.
Шторм, предсказанный Деревянной Ногой, действительно начался ночью: сильный Ветер и дождь продолжались всю субботу и большую часть воскресенья. Эспер провела эти дни в постели. Они с Эймосом считали, что ей разумнее отдохнуть после той поездки, да и не было особых причин подниматься в воскресенье, так как она уже много лет не была в церкви. Эймос тоже не часто посещал церковь. Сразу после свадьбы они раз или два ходили в Олд-Норт, но им не нравился шепот, сопровождавший их появление, и, когда стало совсем ясно, что все усилия Эймоса не принесут ни моральных, ни финансовых результатов, Портермэны сдались.
Это воскресенье тянулось, как многие другие такие же воскресенья. Эспер почитала Генри Библию, затем пролистала пару дамских журналов и сыграла с мужем несколько партий в карты. После обеда она вздремнула, и ей приснился ребенок — румяная маленькая девочка. Они вместе были на корабле, она и ее девочка. Корабль был старой «Дианой» Джонни, но похожим на одну из шхун бостонских яхтсменов, и направлялся он в далекую южную страну, где они должны были жить в маленьком белом доме среди цветущих деревьев.
Эспер проснулась и лежала, рассеянно глядя в потолок и прислушиваясь к шуму дождя, пока Эймос не пришел из конюшни и, подойдя к кровати, не спросил нежно, как она себя чувствует.
— Хорошо, — ответила Эспер, улыбаясь ему. — Мне снился ребенок.
Эймос сел на край кровати, взяв руку жены в свою.
— Ты не очень обеспокоена, кошечка, своим… своим предстоящим тяжелым испытанием? Это ужасно, что женщинам приходится проходить через это! Я просил доктора Флэга связаться с тем специальным женским доктором из Бостона, — сказал Эймос. — Надо было пригласить его, когда ты рожала Генри, но тогда я не знал о нем.
— Ах, дорогой, — прошептала Эспер, очень тронутая его вниманием, — ты так добр ко мне!
В глубине своего сознания она слышала насмешливое фырканье Сьюзэн и ее голос, как будто она стояла в комнате: «Значит, меня, медсестры, доктора Флэга и хлороформа уже недостаточно, чтобы помочь разродиться крупной здоровой женщине?»
«Но я потеряла своего первого ребенка, — возразила Эспер образу своей матери, — ты никогда не бываешь снисходительна».
Эймос наклонился и поцеловал жену. Она выглядела такой юной и прелестной с этими каштановыми косами, спадающими на грудь. Он больше не замечал ее густых черных бровей, которые когда-то смущали его, создавая поразительное впечатление силы на лице, в остальном очень женственном. Он видел только, что карие глаза Эспер нежно смотрят на него и губы ее изогнуты призывно и задумчиво.
— Конечно, я добр к тебе, моя девочка. Я обожаю тебя, — сказал он охрипшим голосом.
Ее сердце взволнованно забилось.
«О Господи! Почему я беспокоюсь, — думала Эспер, — как я смею чувствовать пустоту вокруг себя?! Мы имеем так много, Эймос и я».
— Эймос, дорогой, хорошо ли едут дела на фабрике? — спросила она после минутного молчания.
Он выглядел удивленным и снисходительным:
— Очень хорошо. Только что получил новый заказ. Но почему ты спрашиваешь?
Искренний оптимизм в его голосе убедил ее, и Эспер решилась на осторожный вопрос:
— Как ты думаешь, мы не могли бы продать фабрику… когда-нибудь?… Мы могли бы уехать отсюда.
— Ну, я думаю, могли бы, — сказал Эймос, все еще терпеливо, хотя и был удивлен. — Тебе не нравится здесь, Хэсс? Ведь это твой родной город и, — он оглядел роскошную комнату, — это наш дом.
