– Спустила мои деньги на дорогие безделушки! Трость хлестнула ее по ногам. Пруденс задохнулась от боли и едва не подавилась кляпом. Одеяло не закрывало ей ноги, а синий с серебром шелк вечернего платья был слабой защитой.
Новый удар по лодыжкам. Она услышала, как рвется серебряное кружево. Дед удовлетворенно заворчал:
– Вырядилась в красивые перышки и думаешь, стала леди?! Не все то золото, что блестит!
Пруденс не оставалось ничего другого, как терпеть. Она сжалась, ожидая нового удара, но дед, казалось, немного успокоился. Тишину нарушал только стук копыт да скрип кареты.
– Удивляешься, как я тебя нашел?
Пруденс украдкой пошевелила пальцами ног. Они двигались, значит, перелома нет.
– Молодой Оттербери написал мне. Письмо ждало меня, когда я вернулся из Шотландии. Он сообщил мне, что ты сбежала. Подлизывается! Он работал на меня, тебе это известно? И некоторое время назад ушел из компании. Пытается вернуться обратно. Дурак! Ничего он от меня не получит!
Вот и последнее звено головоломки, устало подумала Пруденс. Филипп снова предал ее. Наступила мрачная тишина.
Удар!
– Будь ты проклята, если по твоей милости меня посадят в тюрьму, шлюха.
В тюрьму? О чем он говорит? Это не похоже на яростные атаки, когда дед набрасывался на нее, брызгая слюной от бешенства. События развиваются как-то... неторопливо... Словно у деда в распоряжении масса времени. И он постепенно готовится к... Пруденс не осмеливалась думать к чему. Она не знала, что предпочтительнее: мгновенная вспышка ярости или это томительное ожидание... в полной темноте... в неведении. Воображение рисовало ей ужасные картины. На деле все может оказаться еще хуже. Долгая, тягучая тишина, и вдруг...
Удар!
– Я, Дерем... лучше мы оба умрем, чем я допущу, чтобы меня бросили в тюрьму.
В тюрьму? За что? «Лучше мы оба умрем?»
Пруденс съежилась на сиденье, с трудом дыша сквозь одеяло. Никогда она не была такой одинокой. На этот раз ей никто не поможет. Рядом нет ни сестер, ни слуг. Она наедине с дедом, беспомощная. В темной карете. На дороге в ад.
На какое-то время удары прекратились. Это уже лучше. Конечно, страшно, забившись в угол, ждать своей участи, но это все же лучше яростных побоев. Пруденс надеялась, что сумеет сберечь силы. Они понадобятся ей в конце. Когда бы он ни наступил.
Она не сдастся. Ее не победить. Она видела проблеск счастья, оно всегда с ней.
Дед время от времени что-то бормотал себе под нос. Иногда Пруденс разбирала его слова, иногда – нет. Временами что-то раздражало его, и он злобно шипел на нее, угрожающе взмахивая тростью.
– Сбежала к своему любовнику? – Удар! – Блудница! Бесстыжая распутница!
У нее в ушах звенело от грязных эпитетов, которыми он ее награждал. Слова не причиняют боли. Она и прежде их не раз слышала. Любовник? Откуда он это узнал? Это не имеет значения. Она любит Гидеона. И ее не волнует, кому об этом известно. Ей ни к чему это теперь скрывать, даже от себя самой.
Она любит Гидеона. Пруденс представила себе его лицо, цепляясь за мысли о нем. Он ее путеводный маяк в сильный шторм. Гидеон. Его темные озорные глаза заставляли ее смеяться и в то же время сулили несказанные удовольствия. «С тобой вкушу блаженство я». Блаженство, а не боль.
Она думала только об этом.
Лошадей придется сменить. От Бата до Норфолка долгий путь. И придется сменить их скоро, их быстрый бег давно замедлился. Возможно, у нее появится шанс сбежать. Пруденс попыталась незаметно распрямить затекшие ноги.
И тут же получила удар по голени.
Чтобы задушить поднимавшуюся в ней волну ненависти, она цеплялась за мысли о Гидеоне. Гидеоне, который заставил ее почувствовать себя красавицей. Чьи поцелуи согревали ее даже сейчас, когда она оказалась в ледяной западне деда. О Гидеоне, который рос одиноким печальным мальчиком в доме, лишенном любви. Ему так нужно, чтобы его любили, даже если он сам этого не понимает. И он сказал, что желает ее, что она нужна ему, она, скромная, невзрачная Пруденс Мерридью. Он сказал ей это с огнем в глазах и стихами на устах.
Приди, любимая моя!
С тобой вкушу блаженство я.
А она позволила себе пасть жертвой сомнений. Позволила словам деда и Филиппа повлиять на нее. Глупая Пруденс, где были твои глаза? Усомниться в человеке, которому так нужна, которого любишь всем сердцем, только из-за того, что он повеса! Что из того, что он не произнес нужных слов? Он хотел любить ее, и даже если...
Удар! Что, если она сегодня умрет? Умрет, не ус пев сказать, что любит его?
Она не умрет. Она выживет. Должна. Она должна сказать Гидеону о своей любви.
Гидеон торопил мчавшегося в ночи коня. Он доверял своей интуиции, а она подсказала, что старик потащит Пруденс в свое логово, в Дерем-Корт. На окраине Бата он заметил у дороги сидевшего на лавочке мужчину с кружкой эля.
– Не видели здесь в последние полчаса черную карету, запряженную четверкой гнедых, у одной белая нога? – спросил Гидеон, придержав лошадь.
Мужчина ненадолго задумался.
– Насчет белой ноги не скажу, но черная карета недавно промчалась здесь так, будто на козлах сидел сам дьявол. Никаких фонарей. Какая глупость, серп луны такой узенький, что от него мало света.
– Если посидите здесь и расскажете это седому мужчине, который едет за мной в карете, получите столько же. – Гидеон бросил гинею и помчался дальше.
Он мчался быстрее кареты Дерема, но все равно боялся за Пруденс.
Слова Джеймса звенели у него в ушах. «Ненавидит мисс Пруденс... В последний раз... старый черт... чуть не убил ее».
Чуть не убил ее? Видимо, от страха за Пруденс он медленно соображает, решил Гидеон, погоняя лошадь, и тут же вспомнил, как Хоуп однажды проговорилась, что дед бил их, а Пруденс сек хлыстом.
Если дед ее обидит, то он покойник.
Гидеон молился, прося Господа защитить Пруденс. Он жалел, что не надел сапоги со шпорами.
Веревка впивалась в ее запястья. Весь последний час Пруденс пыталась ослабить узел и освободить руки, но ее усилия были напрасны. Почти. Она не сумела развязать веревку, но ухватила край одеяла, наброшенного на ее голову. Пруденс потихоньку тянула его, и теперь достаточно одного рывка, чтобы сбросить его. Она увидит, куда бежать. Ведь у нее будет шанс. Должен быть.
Пруденс ждала этого момента. Ее связанные руки болезненно ныли. Она сгибала пальцы, пытаясь восстановить кровообращение.
К счастью, дед, казалось, утих. Он уже давно замолчал. Стука трости тоже не слышно. Не заснул ли он? Пруденс надеялась на это, но, поскольку не была уверена, не рискнула сбросить с головы одеяло. Она не может пошевелиться, пока карета не остановится. Это безумие – прыгнуть на ходу из кареты в темноту. Она не в таком отчаянном положении. Пока.
