Однажды, когда он уже лег спать и, по обыкновению, предавался мечтам, Отомо-сан вбежала в комнату с криком:
– Вставай, Акира! Пожар! Прибегал Окада-сан, он велел тебе идти к дому Кавакиты.
Пожары случались довольно часто и были настоящим бедствием: нередко огонь, перекидываясь с одного деревянного строения на другое, уничтожал целые кварталы. Потому Акира вскочил, не теряя времени, облачился в бывшее в арсенале каждого самурая асбестовое хаори[10], быстро вывел за ворота коня и поскакал по улочкам призамкового городка.
Ветер усиливался – это было плохо, так как огонь мог распространиться быстрее, чем способны работать человеческие руки, и накрыть долину огненной волной. С такого расстояния отсветы пожара выглядели странно – казалось, звезды постепенно растекаются в полосы; свет лился повсюду и ниоткуда, небо искрилось, словно переливаясь медными облаками. Это было ослепительно красиво, но Акира чувствовал удушливый запах гари, ветер нес ему в лицо волны дыма, и юноша ощущал, как в душе нарастает тревога.
В зыбком мареве молниеносно передвигались люди. Они то вырывались из мрака, то исчезали в нем, временами слышались крики, но не беспорядочные, паники не было.
Разумеется, господин Нагасава был тут, в гуще событий. Акира ничуть не удивился, когда перед ним внезапно мелькнуло его сосредоточенное лицо со сжатыми губами и пылающим взором. Молодого человека всегда поражало непоколебимое хладнокровие, невозмутимость господина, его искусство стратегии, великолепно сочетавшееся с интуицией – даром высших сил. В глазах неискушенного Акиры Нагасава был воин и мыслитель – и это божественное сочетание делало его поистине неуязвимым как для внешних, так и для внутренних бед.
Выхватив взглядом фигуру верхового, Нагасава крикнул:
– Скачи в замок! Скажи Тиэко-сан, что пока угрозы нет, но пусть Ито держит людей наготове… – Он продолжал говорить, а потом, внезапно узнав Акиру, прибавил несколько иным тоном, как-то по домашнему, доверительно, спокойно: – Оставайся там: в случае чего поможешь моим людям…
И тут же резко повернулся, в мгновение ока позабыв о молодом человеке, и исчез в дыму.
Пока Акира ехал, взошла луна, она посеребрила крыши домов, и тонкие струи дыма, которые он еще мог видеть, тоже казались серебряными. Постепенно звуки отдалялись, стихали; возвышавшийся над округой замок представлялся огромной, неприступной громадой, глыбой мрака.
Однако и там кипела работа: Тиэко-сан и служанки грели воду, варили еду для самураев Нагасавы, слуги выводили во двор лошадей. Акира передал управляющему Ито слова господина и остановился в растерянности, не зная, что делать.
Он решил проверить, не остался ли кто в дальних помещениях замка, и, не замеченный никем, поспешил туда. Словно чья-то рука увлекла его в эту ароматную, чуть влажную тьму, подальше от суеты и человеческих голосов.
А потом он услышал… да, тихую песню, усыпляюще медленную, однообразную, точно звон горного ручья. И пошел на звук, бессознательно следя за плывущими по стенам неясными тенями, молчаливо танцующими загадочный призрачный танец.
Он вошел в комнату… О, какой живописной показалась ему эта картина – словно вспышка неземного света в беззвездной ночи! Одуряющий запах благовоний, клубы теплого пара, наполненная горячей водой офуро[11], а в ней… с самоуверенностью богини расположившаяся Кэйко! Акира сделал шаг вперед и, поскользнувшись, чуть не упал – девушка беспечно расплескала воду.
Заметила ли его Кэйко? Он не знал и жадно впитывал взглядом то, что предстало его глазам. В ее красоте было что-то до боли волнующее, земное и в то же время неприступное. Она казалась недосягаемой и вместе с тем словно предлагала себя. Ее глаза ярко чернели на блестящем от влаги лице, полушария грудей выступали из воды – и соски напоминали бутоны роз.
Акира словно прирос к полу, не в силах отогнать надвигающиеся на него грозные мечты. В его груди разгорался пожар куда более сильный и страшный, чем тот, что сейчас бушевал в городе.
Вдруг Кэйко быстрым движением перебросила на грудь длинные пряди мокрых черных волос и резко оборвала песню. Акира понял, что она его увидела.
– Что вы здесь делаете? – Кажется, он далеко не в первый раз задавал ей этот нелепый вопрос.
Мигом оправившись от неожиданности, Кэйко ответила с едва заметной снисходительной улыбкой:
– Принимаю горячую ванну.
– Почему сейчас?! – в отчаянии прошептал Акира. – Все женщины заняты работой…
– Там достаточно людей. И потом, Тиэко-сан велела согреть столько воды, что…
– Эта вода для самураев, которые вернутся с пожара, чтобы они могли смыть с себя пот и копоть.
– Да? Быть может, я украла вашу воду, Отомо-сан? Наверное, вы тоже хотите помыться?
Была ли в тоне Кэйко насмешка, вызов? Дразнила ли она его и задумывалась ли над тем, чем все это может закончиться? А может, она именно этого и хотела?
Акира замер. Он больше не мог управлять собой, был не в силах бежать от своих чувств и желаний!
– Хочу!
Он сорвал с себя одежду, расстался с двумя мечами, которые постоянно носил на поясе. Акира не слышал предостерегающего голоса совести и страха. На какой-то миг он оглох, ослеп, перестал размышлять и что-либо чувствовать, кроме неутоленного, жгучего юношеского желания. Он влез в офуро, и… все исчезло, перестало существовать. Все… кроме гладкой, горячей, упругой кожи Кэйко.
Акира обхватил девушку руками и видел совсем близко ее глаза, неподвижно глядящие на него, пунцовые губы и пряди мокрых черных волос на лбу, пульсирующую жилку на шее. Казалось, изгибы их тел сложились, как части мозаики, – так естественно и верно, как только и могло быть в этот миг, в этот день, в этой жизни. Они задыхались от горячего влажного пара и нестерпимого наслаждения. Пару раз, не удержавшись, окунались в воду по самую шею… Потом, обессиленные, выбрались из ванны и упали на мокрую циновку, не размыкая объятий.
Через какое-то время Кэйко стала прохладно от прикосновения собственных волос – на воздухе разгоряченное тело быстро остывало, – и она прошептала, подняв голову:
– Что теперь будет?
И Акира твердо произнес, глядя прямо перед собой:
– Как что? Смерть.
– Почему ты так любишь говорить о смерти?! – с досадой промолвила она. – Повторяю, я не хочу умирать! – И прибавила, осторожно прикоснувшись к его руке: – Никто не должен знать.
– Я совершил преступление! Ты наложница самого…
– Неважно, – перебила Кэйко, – не думай об этом!
– Мой долг пойти к господину и рассказать, признаться – пусть он решает мою судьбу! – в отчаянии произнес молодой человек.
