– А я о вашем.
На это она ничего не ответила, только наклонила голову, словно пыталась прочесть следующую реплику на своих башмаках.
– Вы счастливы, леди Сомертон? – мягко спросил он.
– Конечно. У меня очень насыщенная жизнь.
– И никаких сожалений?
Она снова подняла голову.
– Разумеется, сожаления есть. А у кого их нет? Но когда принимаешь решение – важное решение, – назад оглядываться нельзя. Нельзя представлять, что могло бы быть, иначе можно сойти с ума.
Роланд сделал шаг назад.
– А что могло бы быть, леди Сомертон?
Губы ее слегка приоткрылись, она негромко вздохнула.
– Я… я не знаю. У меня не было возможности узнать. Вы уехали в Норвегию, удить дурацкого лосося.
– Да. Лосося. – Он стиснул кулак. Норвегия, его первое задание, вихрь возбуждения. В среду он представился в конторе сэра Эдварда, а в полночь пятницы уже греб на лодке в норвежском фьорде.
– Вы пропали на много недель. Полагаю, поймали столько лосося, что хватило накормить половину Англии.
– Это было таким приключением, – ответил он. – Наверное, я потерял счет времени. Но уж никак не ожидал по возвращении обнаружить, что вы обручены. Из всех мужчин – с лордом Сомертоном!
– Да. Ну… я тоже не ожидала. Но вы уехали на целую вечность без единого слова. Я пошла… – Тут она коротко тоненько засмеялась. – Вы сочтете меня дурочкой. Однажды днем, когда мама думала, что я хожу по магазинам, я даже пошла в норвежское консульство и попросила у них список отелей. Должно быть, они решили, что я сумасшедшая.
– О Господи, Лилибет…
– Нелепо, правда? – Она снова рассмеялась и прошла мимо Роланда чуть дальше, туда, где на стене висела старая упряжь, настолько старая, что кожа высохла и изогнулась. Лилибет потрогала ее пальцем. – В любом случае особой помощи я от них не получила.
– Если бы я знал…
– Но вы не знали. И я не могу ни о чем сожалеть, правда? Сожалеть – значит, сожалеть о Филиппе, а он… в общем, однажды у вас появится свой ребенок, и тогда вы поймете… – Ее голос дрогнул, она замолчала.
– Мне так жаль, Лилибет. Я был дураком, болваном. Нужно было поговорить с вами, перед тем как я уехал. Я и собирался, но планы… в общем, мне не хватило времени. Я буду… знаю, вы не чувствуете того же самого, но я буду сожалеть об этом всю свою жизнь.
– Не надо, Роланд…
– Нет, вы должны позволить мне сказать это. Завтра вы уедете, и я тоже, и один Бог знает, когда мы снова встретимся. Наверное, в какой-нибудь чертовой гостиной. – Он покачал головой.
Ее плечи задрожали. Она повернулась к нему, и фонарь полностью осветил ее лицо, неизменную голубизну ее глаз, влагу на ресницах. Она провела рукой по лбу.
– Не следовало мне приходить. Это так глупо. Я только хотела сказать вам, что я… что у меня все хорошо. Хотела быть решительной и дружелюбной, и посмотрите, что получилось.
– Ничего не говорите, – отозвался он. – Не нужно. У вас есть сын и муж. Я только хочу… хочу сказать, что я им обоим завидую. Если бы только я поступил по-другому! Я был идиотом, молодым болваном – думал, что мир замрет и подождет…
Конец фразы застрял у него в горле.
Еще до того, как мозг уловил какое-то движение сзади, Роланд уже метнулся вперед и погасил фонарь.
– Роланд! – воскликнула Лилибет, но он закрыл ей рот ладонью, заглушив последний слог.
– Ш-ш-ш, – выдохнул Роланд ей в ухо. – Кто-то входит.
Голова Лилибет закружилась от потрясения – тело Роланда прижималось к ее телу. Его пальцы прижались к ее губам, его широкая грудь почти раздавила ее груди. Его дыхание, сладкое и насыщенное от вина и какого-то сахарного десерта, овевало ее лицо. На мгновение она застыла.
«Роланд, – думала она. – Это тело Роланда. Прикосновения Роланда».
И начала оттаивать, капля за каплей, кожа, и кости, и мышцы размягчались от прикосновения его тела.
И, словно ее тело подало какой-то сигнал, его ладонь расслабилась, соскользнула с ее губ, задела краешек груди, бедро и уперлась в стену у нее за спиной.
Лилибет ничего не видела. И ничего не слышала, кроме его дыхания.
– Кто это? – опомнившись, спросила она, подражая его чуть слышному шепоту. Он стоял так близко, что она едва не задела губами его шею.
– Ш-ш-ш, – снова выдохнул он. – Не шевелитесь.
Теперь она услышала: шорох шагов по деревянному полу, слабо, осторожно цокают каблуки – кто-то изо всех сил стремится не шуметь. Роланд тоже прислушивался. Она ощущала напряжение в его теле, его готовность. Он прикрывал ее, заполнял собой все ее чувства и при этом вообще не обращал на нее внимания. Будто она кукла или статуя. Шаги делались все громче, а затем прекратились. Лилибет не решалась повернуть голову и посмотреть, но чувствовала, что вошедший где-то рядом. Возможно, у соседнего стойла, где стоит что-то укутанное одеялами.
Долгая пауза, и шаги снова послышались, но на этот раз более медленные и неуверенные. Лилибет закрыла глаза и прислонилась головой к стене. Какой смысл пытаться представить себе, чем занят этот неизвестный, пока они с Роландом стоят, незамеченные, в тени? Куда лучше наслаждаться близостью его тела, нежданным даром, сокровищем, которое она и не надеялась получить. Она не подняла руки, чтобы обнять его. Это было бы неправильно. Просто стояла, сильно прижав пальцы к холодной стене, и впитывала в себя его тело, то, как безупречно оно подходило ей. Ее лицо почти прижалось к его шее, его грудь удерживает ее плечи, его бедра прислонились к ее животу. Она замечала каждую мелочь. Шорох рядом не прекращался – странные звуки, понять смысл которых она не могла, словно сон за пределами ее сознания.
Носом она задела его шею. От него пахло шерстью, и чистым дождем, и… чем-то еще, чем-то знакомым… может быть, мылом? Она вдохнула эти запахи незаметно, но глубоко и в мгновение ока снова перенеслась на берег реки в Хенли, и Роланд только что вышел из лодочного сарая Линдера, уже вымывшийся, переодевшийся, раскрасневшийся после победы.
Его, конечно, окружали поклонники: герой дня, греб на восьмерке, сумевшей на полдлины обойти соперников и завоевать Большой Кубок Хенлейской регаты, и каждый хотел хлопнуть его по спине, и пожать руку, и вкусить хоть немного волшебства. Роланд широко улыбался, и кивал, и всячески выполнял свой долг, но глаза его обшаривали все вокруг, он всматривался поверх плеч и шляп и искал.
Искал ее.
Она до сих пор помнила, как просияло его лицо, когда он наконец встретился с ней взглядом. Мать, разумеется, не пустила ее в толпу, и ему пришлось обойти всех, бормоча извинения и не обращая внимания на десятки кокетливых взглядов. И наконец он оказался рядом, приподнял соломенную шляпу в сторону ее матери и прошептал ей на ухо: «Ты смотрела гонки?»
