— Вы подсмеиваетесь надо мной.
— Ни в коем разе, мисс, — возразил стюард и тут же хитро подмигнул Софии. — Вот хоть у Леви спросите. Он ни словечка не скажет против.
Но и не поддержит, подумала София. С момента своего появления этот чернокожий здоровяк не проронил ни звука. Закончив работу, он, скрестив руки, стоял с каменным лицом и, казалось, способен был поддержать даже Лондонский мост.
— А разве вы еще не слышали? — продолжал старик. — Ведь именно поэтому они зовут меня Стабб [1]. До того как в наш корабль ударила молния, у меня была деревянная нога.
— Деревянная… — София уставилась на голую, покрытую волосами ногу, и Стабб разразился громким беззубым смехом.
— Но вам не стоит переживать, мисс. Такое, хвала Создателю, случается не часто, — по-прежнему ухмыляясь, произнес Стабб и, пятясь, вышел из каюты. — Все будет хорошо.
Как только матросы, прихватив лампу, ушли, София, в каюте которой стало темно, хоть глаз выколи, на ощупь пробралась к своей койке. Впрочем, даже если бы у нее была свеча, при свете которой можно было бы раздеться или распаковать свои вещи, она вряд ли смогла бы удержаться на ногах при такой качке.
София ограничилась тем, что сняла перчатки, потом плащ и достала из складок платья свое «письмо о найме на работу». Неловко копошась, она засунула его за корсаж, туда, где уже покоился кошелек.
Ей крупно повезло, что ни капитан, ни мистер Грейсон не изъявили желания ознакомиться с ним. Подделка могла бы обмануть кого-либо, незнакомого с одной из сторон, но, к ее несчастью, мистер Грейсон был лично знаком с семейством Уолтем.
Все начиналось как забавная шутка. Вечером за обедом в загородном доме София позабавила свою подругу Люси Уолтем, набросав в общем-то довольно глупое письмо кузинам Люси, которые жили на Тортоле и которых она никогда не встречала. В тот момент единственным мотивом Софии было желание подразнить жениха Люси — Джереми Трескотта, графа Кендалла. Но романтика всей этой затеи, мысль о том, что ее каракули поплывут через океан куда-то в тропики, захватила Софию и не отпускала ее. Повинуясь собственному капризу, она отправила письмо, подписавшись именем Люси, но указав собственный лондонский адрес. А потом Люси вышла замуж за Джереми, София обручилась, и Тортола была забыта. Но вот неделю назад София получила ответ, и он подсказал ей необычайный план.
В конверт был вложен новый лист бумаги, адрес немного подправлен, и теперь письмо содержало адресованное Софии Хатауэй, теперь мисс Джейн Тернер, приглашение занять место гувернантки в семействе Уолтем. Все было готово к побегу.
С юных лет София пыталась убежать от реальности с помощью придуманной лжи и грешных, почти безнравственных фантазий. Несколько лет она тайно хранила в альбоме с учебными рисунками фривольные наброски, надежно спрятанные под акварельными пейзажами. Наверное, во всем «Олмаке» она была единственной дебютанткой, которая позволяла себе, грациозно пригубив миндальный ликер, мысленно раздевать ничего не подозревающих джентльменов. Несомненно, кроме нее, ни одна из воспитанниц школы, где царили строгие нравы, не лежала ночью в постели с сорочкой, поднятой до талии, мечтая о пиратах и разбойниках с их грубыми манерами и мозолистыми, но искусными руками.
Она стала законченной обманщицей. И никто не замечал этого; даже любящий ее мужчина, который хотел на ней жениться, был введен в заблуждение.
И вот она сделала это. Она сбежала, решившись на самый грандиозный скандал, какой только можно вообразить, и сделав свое возвращение невозможным. Благодаря ее прощальным запискам сейчас уже половина Лондона уверена, что она сбежала с французским художником по имени Жерве.
И пусть любовное приключение было вымышленным, ее погубленная репутация стала реальностью. Теперь София уже не была прекрасной ленточкой, украшающей приданое в двадцать тысяч фунтов, безделицей, которую можно обменять на связи и титул. Наконец она станет свободной женщиной, которая, живя настоящей жизнью сможет следовать своей истинной страсти.
Ну что ж, если она хочет познать реальную жизнь, ее желание исполняется. Буря ревет вокруг нее, над ее головой, будто осуждая, грохочет гром, словно сама природа задумала подвергнуть испытанию ее храбрость. София как можно плотнее закуталась в свой плащ и сделала несколько медленных вдохов, в глубине души надеясь, что если ей удастся укротить бурю эмоций внутри себя, она сможет укротить и шторм. Ей не удалось ни то, ни другое.
Грей кипел от гнева.
Когда ему, да еще в такой оскорбительной манере, приказали покинуть палубу, он резко повернулся и, зло грохоча сапогами, спустился вниз. Оказавшись в крошечной каюте, он рывками начал стягивать сюртук, но усилившаяся качка и каюта размером с исповедальню в деревенской церкви сделали это простое дело почти невыполнимым. Бормоча проклятия, Грей в какой-то момент особенно нетерпеливо дернул неподдающийся рукав и тут же ударился рукой о деревянную переборку, до крови разбив себе костяшки пальцев.
Когда он приказал приспособить «Афродиту» для перевозки пассажиров, мастер, посмотрев чертежи, предложил ему выбор. Четыре каюты побольше или шесть кают меньшего размера, втиснутые в то же пространство.
Конечно же, Грей предпочел шесть. И не испытывал на этот счет никаких сомнений. Две дополнительные койки означали две дополнительные платы за проезд. Он и представить себе не мог, что однажды ему самому придется занять один из этих скворечников.
Шесть футов площади и без малого двести фунтов рассерженного мужского тела на узкой, словно скамья, койке и ревущий за бортом шторм вряд ли могут способствовать спокойному ночному сну. Грей с тоской вспомнил просторную и удобную капитанскую каюту — свое прежнее жилище на «Афродите». Но, как совершенно справедливо заметил его брат, Грей больше не был капитаном этого корабля.
Бросить его в корабельный карцер — это, кажется, пообещал Джосс? Грей возмущенно рванулся, но ремни, которые удерживали его в этой детского размера кроватке, не дали ему подняться. Сейчас это словосочетание — корабельный карцер — уже не звучало так угрожающе. Наверное, он бы смирился с железной решеткой, с трюмной водой и крысами, если бы при этом смог свободно вытянуть затекающие ноги. Черт побери, эта каюта так чертовски мала, что даже проклятые сапоги снять невозможно! Он раздраженно лягнул переборку, наверняка ободрав новенькое блестящее голенище сапога. Плевать, эти гессенские бутылки все равно ему не нравятся, кроме того, они ему жмут, хотя чертов сапожник обещал, что через пару часов сапоги растянутся и сядут точно по ноге. Какого дьявола он решил, что это хорошая идея — отправиться в это плавание настоящим денди, Грей уже и не помнил. На кого он пытался произвести впечатление? На Стабба?
