Видно, ставил его умелец — венец к венцу, любо-дорого посмотреть. Такой он был ладный, ухоженный, словно и ненастоящий. Но высокое крыльцо носило на себе следы многих ног, а вышедшая из избы хозяйка тоже выглядела вполне настоящей.
Любомир женщину узнал не сразу. В какой-то миг ему даже показалось, а та ли она? Уж не ошибся ли, приведя сестру к дому человека вовсе незнакомого?
Та, встреченная им на опушке, выглядела если не старой, то близко к старческому возрасту подошедшей. Серый поношенный платок, повязанный по самые глаза, изменял её до неузнаваемости.
Эта же, на крыльце, была одета в скромный миткалевый сарафан, украшенный бусами, под которым угадывалось крепкое тело женщины средних лет. Русые косы, в которых, впрочем, мелькали седые нити, обвивали голову будто корона.
— Заходите, гости дорогие! — певуче пригласила она.
Любомир замешкался, и на помощь ему пришла сестра.
— Ты — Прозора? — спросила она.
— Так меня кличут, — кивнула женщина. — За то, что вижу другому глазу невидимое.
— А ты — знахарка? — продолжала допытываться Анастасия.
Прозора лукаво улыбнулась.
— Чародейка я. Злые люди ведьмой рекут, да разве ж я похожа на ведьму?
— Не похожа, — пробормотал Любомир, слегка отступая назад. — Ведьмы старые, вида страшного, людей изводят, а не лечат…
Анастасия, поднявшая было ногу на ступеньку, тоже неловко затопталась на месте
— А я как раз ничего такого и не делаю, — засмеялась Прозора. — Разве что лечу… Напугала я вас?
— А чего нам бояться? — решительно проговорил подросток и тоже поставил ногу на ступеньку.
— Вот и славно, — кивнула знахарка, пропуская в избу юных гостей.
Посреди горницы, перегораживая её на две половины, стояла огромная, чисто выбеленная печь, каким-то веселым маляром изукрашенная полевыми цветами, словно водящими многоцветный хоровод: маками, васильками, ромашками.
По одну сторону от печки стоял деревянный стол, желтеющий свежевыскобленными досками. По бокам его расположились такие же лавки.
По другую сторону виднелась высокая лежанка, покрытая темным дерюжным покрывалом. Чуть поодаль громоздился кованый сундук.
Все остальное место занимал деревянный чан, рядом с которым стоял уже небольшой столик, заваленный какими-то банками, сосудами и небольшими глиняными горшочками. На стенах повсюду висели пучки сушеных трав.
В целом же горница выглядела удивительно чистой и никак не напоминала курные избы многих крестьян, из-за отсутствия труб топившихся «по-черному». В них дым из печки выходил через избу в какое-нибудь маленькое оконце. От этого в избе на стенах, печи, одежде и даже лицах людей виднелись следы копоти и сажи.
— День-то у меня нынче удачный, — приговаривала хозяйка. — В кои веки встретишь печатью отмеченного!
"О чем это она говорит? — с досадой подумал Любомир, слушая слова Прозоры. — Туману напускает. Эдак любого от себя отвратить можно".
— О твоей сестре баю, юный Кулеш, — ответила на его молчаливый вопрос женщина.
— И чем же я отмечена? — поинтересовалась Анастасия, впрочем, особого любопытства не испытывая. Решила, что знахарка отдает должное её девическому облику.
— Такой печатью, — сказала Прозора, — что мне с тобой и не тягаться!
— Отчего же тогда я её не чувствую? — сощурилась девушка.
— Значит, ещё время не пришло, — загадочно проговорила знахарка и уже другим тоном добавила: — А у меня как раз репа вареная поспела.
Слегка подтолкнув гостей к столу, Прозора ловко выхватила из печки пузатый чугунок, от которого по избе поплыл духмяный запах укропа и ещё какой-то пряной травы. Брат с сестрой, хоть и не были голодными, почувствовали прямо-таки зверский аппетит. Хозяйка поставила на стол янтарные крепенькие грибы, вяленую на солнце рыбу, хрусткие огурчики, моченую бруснику. Она и выходила, и опять заходила в избу, а детям Астаховым казалось, что она ни на миг не выпускает их из-под своего цепкого взгляда.
— За делом ко мне или мимоходом, с оказией? — Прозора наконец управилась и села за стол, уставленный так, что не осталось и свободного места.
— Я попросила Кулеша познакомить меня с его спасительницей, хочу высказать сестринскую благодарность, — уважительно откликнулась Анастасия.
— Услуга невелика, — отмахнулась Прозора. — Много ли надо ума вывих вправить?
— А я бы не смогла, — запротестовала Анастасия. — И вообще из наших мало кто бы смог. Сокол с лету хватает, а ворона и сидячего не поймает.
— Насчет ворон ты, дочка, права. Особо много их среди лекарей развелось. Иной возьмется больного от кашля лечить, да в гроб и загонит!
Прозора сказала это с таким сердцем, что чувствовалось: наболело.
— А могла бы ты меня к себе в обучение взять? — вдруг вырвалось у Анастасии.
— Могла бы, отчего не взять, да уж больно хороша ты…
— Да что же это делается! — рассердилась девушка. — Раз лицом вышла, значит, и ума нет?!
Прозора улыбнулась.
— Не к тому я. Говорят, ученая знахарка хуже прирожденной… Что всполохнулась? Смеюсь я… Не судьба тебе у меня учиться. Осенью сваты в ваш дом придут. Высоко взлетишь ты, голубка сизокрылая, да недолгим будет твое счастье…
Сказала недоброе и примолкла: мол, судьба, с нею не поспоришь!
Брат с сестрой обратно возвращались, Любомир всю дорогу сетовал:
— И чего я тебя к этой знахарке потащил? Совсем глупыми речами голову задурила. Пророчица!
Теперь оказалось, правду она пророчествовала.
Потому, когда арамейский врач сказал о князе то же, что и когда-то о нем самом:
— Все в руках божьих! — Любомир не выдержал.
Отправился к Прозоре и мольбами-уговорами склонил знахарку к согласию появиться в княжеских палатах и самолично осмотреть Всеволода.
Глава восьмая. Зачарованный
Аваджи, как обычно, сидел на пятках в шатре Тури-хана. Лицо его по-прежнему было непроницаемо, но если бы знал светлейший, о чем думает его верный нукер, в очередной раз уверился бы в своих подозрениях насчет его жены: чародейка она, колдунья!
Ибо думал Аваджи не о дальних походах и славных победах, как приличествует сотнику. Не о кипчакских тонконогих скакунах, не о богатых землях, не о золотых монетах и драгоценных камнях…
Думал нукер о том, что завтра, как обычно, приедет в курень торговец. На своем худом верблюде привезет он ткани, мази-притирания, нитки и прочую мелочь. И он, Аваджи, закажет торговцу маленькую деревянную, расписанную цветами качалку, в какой урусы укачивают своих детей. И когда Ана родит сына — он почему-то был уверен, что она носит сына, — станет укачивать малыша в этой колыбельке.
