– Вы знаете флорентийца по имени Роберто Ридольфи? – тихо спрашивает сэр Питер.
– Я слышала о нем, но никогда не встречалась с ним и не состояла в переписке.
– От кого вы о нем слышали?
– Я слышала, что он ссудил герцогу Норфолку деньги, – с готовностью отвечает она.
– Вы знаете, для чего были эти деньги?
– Для его личных нужд, полагаю, – отвечает она и поворачивается ко мне. – Милорд, вы знаете, я больше не получаю писем от герцога. Знаете, что он отказался от нашей помолвки и поклялся в верности королеве. Он разорвал нашу помолвку и покинул меня по приказу королевы.
Я киваю.
– Это правда, – тихо говорю я сэру Питеру.
– Вы не получали от него писем?
– Нет, с тех пор, как он взял назад свое обещание. Я не приму письма от него, даже если он напишет, раз он меня отверг, – гордо произносит она.
– А когда вы в последний раз получали вести от епископа Росского? – спрашивает сэр Питер.
Она хмурится, стараясь вспомнить.
– Лорд Чюсбеи, возможно, помнит. Его письма мне всегда доставлял лорд Чюсбеи.
Она поворачивается ко мне.
– Он писал, что благополучно вернулся в Лондон, погостив у нас в Чатсуорте, ведь так?
– Да, – подтверждаю я.
– После этого он вам не писал?
Она снова поворачивается ко мне.
– Не думаю. Писал? Нет.
Сэр Питер поднимается на ноги и упирается рукой в теплый камень стены, словно поддерживая себя.
– Вы получали письма от папы или от Филиппа Испанского, или от кого-либо из их слуг?
– Вы хотите знать, получала ли я их когда-либо? – слегка озадаченно спрашивает она.
– Я имею в виду этим летом, в прошедшие несколько месяцев.
Она качает головой.
– Ничего. Может быть, они писали мне и их письма затерялись? Я знаю, лорд Бёрли за мной следит и ворует мои письма, так что скажите ему, что это нехорошо.
Сэр Питер кланяется ей.
– Благодарю, что удостоили беседой, Ваше Величество. Теперь я вас оставлю.
– У меня есть вопрос, – говорит она ему.
– Да?
– Я пленница, но это не обеспечит мне безопасности. Я встревожилась, когда услышала колокол, и ваши вопросы меня не успокоили. Прошу, сэр Питер, скажите мне, что происходит? Прошу, уверьте, что с моей кузиной королевой все в порядке.
– Вы думаете, ей может грозить опасность?
Она опускает глаза, словно этот вопрос ее смущает.
– Я знаю, многие не согласны с ее правлением, – говорит она, стыдясь. – Боюсь, есть те, кто плетет против нее заговоры. Могут найтись и такие, кто прикроется моим именем. Но это не означает, что я к ним примкнула. Я желаю ей только добра, как всегда желала. Я в ее стране, в ее власти, я заточена ею, потому что поверила любви, которую она мне пообещала. Она уклонилась от любви, она уклонилась от связи, которая должна скреплять королев. Но пусть так, я никогда не желала ей ничего, кроме доброго здоровья, безопасности и удачи.
– Ее Величество счастлива подобной дружбой, – отвечает сэр Питер, и я гадаю, не в насмешку ли он это говорит.
Я бросаю на него быстрый взгляд, но ничего не могу понять. У них с королевой одинаково безмятежные лица. Я не могу сказать, что они по-настоящему думают.
– Так ей ничего не грозит? – спрашивает королева.
– Когда я покидал Лондон, королева путешествовала по стране, наслаждаясь теплой погодой, – говорит он. – Милорд Бёрли раскрыл заговор как раз вовремя, чтобы подавить его. Все, кто замешан в нем, отправятся на плаху. Все до единого. Я здесь лишь для того, чтобы убедиться, что вы тоже в безопасности.
– А где она? – спрашивает его королева Мария.
– В пути, – уклончиво отвечает он.
– Заговор имеет отношение ко мне? – спрашивает она.
– Думаю, к вам имеют отношение многие заговоры, – говорит он. – Но, к счастью, люди милорда Бёрли знают свое дело. Теперь вы в безопасности.
– Что ж, благодарю вас, – холодно отвечает она.
– На пару слов, – бросает мне сэр Питер, отворачиваясь от королевы, и я иду с ним к садовой калитке.
– Она лжет, – без обиняков говорит он. – Врет как сивый мерин.
– Готов поклясться, что нет…
– Я знаю, что лжет, – отвечает он. – При Ридольфи было письмо от нее к самому папе. Он показал его человеку Сесила. Хвастался ее покровительством. Она написала папе, чтобы доверял Ридольфи, как ей самой. При Ридольфи был план, который он называет «Большим английским начинанием», план уничтожения всех нас. Этот заговор нас сейчас и настиг. Она призвала на нас шесть тысяч папистов-фанатиков. И она знает, где они высадятся, это она достала для них деньги.
Я хватаюсь за калитку, чтобы скрыть, что у меня слабеют колени.
– Я не могу допросить ее, – продолжает он. – Я не могу ее допросить как обычного подозреваемого. Будь она кем-то другим, она бы уже была в Тауэре и ей на грудь клали бы камни, пока ребра не сломаются и ложь не выйдет из нее вместе с последним дыханием. Так мы с ней поступить не можем, и сложно сказать, какое давление на нее мы можем оказать. По правде говоря, я едва могу с ней говорить. Едва могу смотреть в это лживое лицо.
– В мире нет женщины прекраснее! – вырывается у меня.
– О да, она хороша. Но как можно восхищаться лицом двуличной?
На мгновение я готов спорить, потом вспоминаю, как мило она осведомилась о здоровье кузины, и думаю, что она писала Филиппу Испанскому, призывала на нас испанцев, призывала армаду и конец Англии.
– Вы уверены, что она знает о заговоре?
– Знает о нем? Да она его заварила!
Я качаю головой. Я не могу в это поверить. Я в это не верю.
– Я расспросил ее, как мог. Но она может быть откровеннее с вами или с графиней, – серьезно произносит молодой человек. – Возвращайтесь к ней, попробуйте узнать больше. Я поем и отдохну сегодня ночью, а на рассвете тронусь в путь.
– Ридольфи мог подделать ее рекомендательное письмо, – предполагаю я. – Или он лжет.
Или, думаю я, поскольку теперь ни в чем уверенным быть нельзя, вы мне лжете или Сесил лжет нам всем.
– Допустим для начала, что лжет она, – говорит он. – Попробуйте из нее что-нибудь вытянуть. Особенно о планах испанцев. Мы должны знать, что они собираются делать. Если она знает, она должна вам сказать. Если бы мы хоть примерно представляли, где они высадятся, мы могли бы спасти сотни жизней, могли бы спасти страну. Я повидаюсь с вами перед отъездом. Я иду в ее покои. Мои люди сейчас переворачивают там все вверх дном.
Он обозначает поклон и уходит. Я снова поворачиваюсь к ней. Она улыбается мне, пока я иду по траве, я знаю эту лукавую улыбку, от которой замирает сердце. Я ее знаю, знаю.
– Как вы бледны, милый Чюсбеи, – замечает она. – Эти тревоги нам обоим не на пользу. Я едва не лишилась чувств, услышав колокол.
– Вы ведь знаете, не так ли? – устало спрашиваю я.
