– Как вы бледны, милый Чюсбеи, – замечает она. – Эти тревоги нам обоим не на пользу. Я едва не лишилась чувств, услышав колокол.
– Вы ведь знаете, не так ли? – устало спрашиваю я.
Я не сажусь на табурет у ее ног, я остаюсь стоять, и она поднимается и подходит ко мне. Я чувствую аромат ее волос, она стоит так близко, что я мог бы протянуть руку и коснуться ее талии. Мог бы притянуть ее к себе. Она откидывает голову и улыбается мне всезнающей улыбкой, какой могут обменяться добрые друзья или любовники.
– Я ничего не знаю, – говорит она с лукавым доверительным блеском в глазах.
– Я только что сказал ему, что Ридольфи мог использовать ваше имя без вашего позволения, – говорю я. – Он не верит мне, да я и сам себе не верю. Вы знаете Ридольфи, ведь так? Вы дали ему полномочия? Послали его к папе, и к герцогу в Нидерланды, и к Филиппу Испанскому, приказали ему планировать вторжение? Несмотря на то, что заключили новое соглашение с Елизаветой? Несмотря на то, что подписали мирный договор? Несмотря на то, что пообещали Мортону, что не будет больше ни заговоров, ни писем? Пообещали мне лично, наедине, по моей просьбе, что будете осторожны? Даже несмотря на то, что знаете, что вас у меня заберут, если я не смогу вас должным образом охранять?
– Я не могу жить, словно уже умерла, – шепчет она, хотя мы одни и в саду ни звука, кроме чарующей вечерней песни дрозда. – Я не могу отказаться от своего дела, от своей жизни. Не могу лежать, как труп в гробу, надеясь, что кто-то будет достаточно добр и отвезет меня в Шотландию или в Лондон. Я должна быть живой. Должна действовать.
– Но вы обещали, – настаиваю я, как ребенок. – Как я могу верить чему-либо, если слышал, как вы дали слово королевы, если видел, как вы подписали договор и поставили печать, а теперь я узнаю, что это ничего не значит? Вы все это делали понарошку?
– Я узница, – отвечает она. – Все понарошку, пока я не освобожусь.
Я так зол на нее, это такое предательство, что я отворачиваюсь от нее и делаю пару шагов прочь. Это оскорбление королевы, людей и за меньшее изгоняли со двора, чем поворот к королеве спиной. Я останавливаюсь, понимая, что натворил, но не оборачиваюсь и не падаю на колени.
Я чувствую себя дураком. Все это время я думал о ней хорошо, докладывал Сесилу, что перехватывал письма, что она их не получала. Говорил ему, что уверен, будто она их не поощряла, что она привлекает заговорщиков, но сама в заговоры не вступает; и все это время он знал, что она пишет изменнические наставления, собираясь разрушить мир в нашей стране. Все это время он знал, что был прав, а я ошибался, что она – враг, что сама моя нежность к ней есть безрассудство, если не измена. Она была дьяволом, а я верил ей и помогал вопреки собственным интересам, вопреки друзьям, вопреки соотечественникам. Я лишился из-за этой женщины ума, а она попрала мое доверие, осквернила мой дом, растратила мое состояние и оскорбила мою жену.
– Вы меня осрамили, – выпаливаю я, все еще отвернувшись от нее, склонив голову и стоя к ней спиной. – Осрамили перед Сесилом и перед двором. Я поклялся, что уберегу вас, что не будет заговоров, и вы сделали мою клятву ложной. Вы вершили любое зло, какое хотели, и сделали из меня дурака. Дурака.
Я задыхаюсь, под конец у меня вырывается мучительный всхлип.
– Вы выставили меня дураком.
Она по-прежнему ничего не говорит, и я по-прежнему к ней не поворачиваюсь.
– Я им сказал, что вы не затеваете заговоров, что вам можно предоставить большую свободу, – говорю я. – Сказал, что вы заключили соглашение с королевой, дали обещание Мортону и поклялись своей честью. Я сказал, что вы никогда не нарушите слова. Сказал, что оно – все равно что золотая монета. Сказал, что вы королева, королева par excellence, и женщина, неспособная на бесчестие.
Я судорожно вдыхаю.
– Не думаю, что вы знаете, что такое честь, – с горечью говорю я. – Что понимаете, что такое честь. Вы меня обесчестили.
Нежно, словно падающий лепесток, она прикасается ко мне. Она подошла ко мне и положила мне руку на плечо. Я не шевелюсь, она нежно прижимается щекой к моей лопатке. Если я повернусь, то смогу обнять ее, и прохлада ее щеки бальзамом коснется моего красного злого лица.
– Вы выставили меня дураком перед моей королевой, перед двором и перед моей женой, – давлюсь я словами, содрогаясь всей спиной от ее прикосновения. – Вы обесчестили меня в моем собственном доме, а ведь я ни о чем так не заботился, как о чести своего дома.
Она крепче берется за мое плечо, слегка тянет меня за дублет, и я оборачиваюсь к ней. Ее темные глаза полны слез, лицо искажено скорбью.
– Не говорите так, – шепчет она. – Чюсбеи, не говорите таких вещей. Вы вели себя со мной с такой честью, были мне таким другом. Мне никто никогда не служил, как вы. Обо мне никто бескорыстно не заботился. Я могу вам сказать, что люблю…
– Нет, – обрываю ее я. – Больше ни слова. Не давайте мне обещаний. Как мне слушать то, что вы скажете? Я ничему не могу верить!
– Я не нарушала слова! – настаивает она. – Я никогда не давала слова по-настоящему. Я узница, я не обязана говорить правду. Я под принуждением, мои обещания ничего не значат…
– Вы растоптали свое обещание и вместе с ним – мое сердце, – просто говорю я, вырываюсь из ее рук и ухожу, не оглядываясь.
1571 год, октябрь, замок Шеффилд: Бесс
Холодная осень, листья рано опадают с деревьев, словно и погода нас в этом году решила не щадить. Мы едва избежали краха, мы были на волосок от него. Шпион и заговорщик королевы Шотландии Роберто Ридольфи собрал все великие силы христианского мира против нас. Он был у папы в Риме, у герцога Алвы в Нидерландах, у короля Испании и короля Франции. Все они прислали золото, или людей, или и то и другое, чтобы подготовиться к вторжению, убить королеву Елизавету и посадить королеву Марию на трон. Только случайное хвастовство Ридольфи достигло острого слуха Уильяма Сесила и спасло всех нас.
Сесил отвез епископа шотландской королевы к епископу погостить. Весело они, должно быть, проводили время. Его слугу он отправил в Тауэр и ломал его на дыбе, под камнями, подвешивал за запястья. И тот – старый слуга королевы Шотландии – рассказал палачам все, что они хотели, а возможно, и больше. Люди Норфолка тоже отправились в Тауэр и запели, когда им стали рвать ногти. Роберт Хайфорд показал, где прятали письма, – под черепицей на крыше. Уильям Баркер рассказал о заговоре. Лоуренс Баннистер расшифровал письма шотландской королевы к ее нареченному, Норфолку, письма, полные любви и обещаний. И наконец, друг и посол шотландской королевы, епископ Джон Лесли, был перевезен из Кембриджшира в куда более негостеприимные условия Тауэра, вкусил боли, сломавшей менее приметных людей, и рассказал все.
