Лахлан пустился в обратный путь, после того как увел своих преследователей далеко на юг. Бросив коня и позаимствованную у покойника слишком тесную для него кольчугу на берегу – в надежде, что они решат, будто он ушел морем, – он, сделав крюк, отправился назад пешком.
Дорога казалась бесконечной. Громкие удары сердца отдавались где-то в горле. Если что-нибудь случится с Беллой…
Лахлан пытался не думать об этом, сосредоточиться на происходящем вокруг, однако страх так глубоко укоренился в его сознании, что никаких сил и решимости не хватало, чтобы с ним справиться.
Несколько поисковых отрядов до сих пор рыскали вокруг монастыря, однако в той части леса, что примыкала к полуразвалившейся хижине, стояла зловещая тишина. Все его чувства обострились. Время от времени Лахлан слышал вдали собачий лай – где-то за спиной, – но, похоже, англичане еще не додумались отправиться на его поиски.
Слишком уж спокойно было в лесу. Лахлан не мог избавиться от ощущения, что это не к добру, и с каждым шагом дурное предчувствие сгущалось над ним, как тучи.
Сердце требовало, чтобы он бежал к Белле, бежал со всех ног, но Лахлан ступал осторожно, готовый затаиться при малейших признаках опасности. У него не было права на ошибку. Он не допустит, чтобы чувства опять взяли над ним верх. Только не в этот раз!
«Господи, пусть с ней ничего не случится!» Лахлан мысленно повторял эти слова как молитву, только кто станет его слушать, после стольких лет богохульства?
Он держался в тени, пробираясь сквозь деревья и кусты и время от времени останавливаясь, чтобы удостовериться – нет ли где засады. Ничего. Зимой безмолвствовала даже природа.
Когда наконец в поле зрения возникли поляна и ветхая хижина, Лахлан вовсю задыхался, словно сдерживал дыхание уже несколько часов кряду.
Он осмотрел залитый лунным светом пейзаж: вода справа; лошади привязаны к дереву именно там, где он их оставил; чуть дальше – бревенчатая избушка. Деревья несколько загораживали обзор, однако в щелях ставен он видел слабый огонек масляной лампы.
Лахлан замедлил шаг. Каждый нерв был на пределе. Зрение, слух говорили, что все в порядке, но инстинкт настаивал на обратном.
Вдруг над головой что-то треснуло. Лахлан обратился в камень. В следующую минуту он услышал шелест листьев и догадался, что это всего-навсего или птица, или какое-то животное в ветвях, и, переведя дух, двинулся дальше. Оказавшись в двадцати футах от сторожки, поднес руку ко рту и, подражая сове, издал звук наподобие уханья – предупредить Беллу о своем приближении, потом стал ждать ее ответа, слушая стук собственного сердца и шум крови в висках.
Ответ пришел: мелодичная песнь соловья, – сладчайшая музыка для его ушей. Слава богу, все хорошо.
В несколько широких шагов Лахлан преодолел последние футы и толкнул дверь, в душе надеясь, что Белла тут же бросится ему на шею. Каково же было его удивление, когда он увидел, что любимая сидит на стуле перед камином, спиной к нему.
– Белла?
Она обернулась к нему лишь настолько, что он видел ее профиль, как будто опасаясь посмотреть ему в глаза. Ее лицо было неподвижным и мертвенно-бледным, будто высеченным из мрамора. По щекам струились слезы.
Холодный пот побежал по его спине. Лахлан бросился к Белле, взял за руку. Рука была холодна как лед.
– В чем дело? Что случилось?
Не успел Лахлан договорить, как получил ответ: снаружи послышался шум, и в следующую минуту толпа солдат окружила их, точно стая стервятников.
Нет! Ум осознал то, чего не принимало сердце. Лахлан бросился назад, в открытую дверь, отказываясь верить, что это происходит на самом деле, но когда увидел, что из-за деревьев выходят Комин и Деспенсер, с неизбежностью понял правду: Белла заманила его в ловушку.
Он был потрясен, поражен всеми фибрами своего существа. Горечь предательства вонзилась в сердце как нож.
Неужели опять? Не может быть, чтобы он снова совершил все ту же ошибку. Она же его любит; она бы никогда его не предала. Должно быть какое-то объяснение.
Когда к нему подошли, чтобы схватить, он успел обернуться к ней и спросить:
– Почему?
Если Лахлан надеялся, что она станет отрицать, то его ждало горькое разочарование.
– Прости! – крикнула она, с искаженным от отчаяния лицом. – Господи, Лахлан! Прости меня!
Солдаты схватили его сзади, и Лахлан не стал сопротивляться, когда его потащили прочь. Значит, правда…
– У них Джоан! У них моя дочь!
Они ей солгали.
Белла думала, что самым страшным в этом отвратительном кошмаре было видеть, как уводят прочь Лахлана, пораженного ее предательством. Но потом ее привезли в замок Берувик, втолкнули в караулку и сообщили, что встречи с дочерью не будет и что Джоан даже не знает, что ее мать в замке. Ей просто солгали, чтобы заставить выполнить их требование. И от этого стало еще хуже.
Никакая опасность Джоан не грозила. По словам Уильяма, ее дочь отрицала всякую связь с матерью и наслаждалась своим положением в Англии. Камень свалился с души Беллы: дочь в безопасности, а остальное можно не брать в голову.
Ей было стыдно – как легко они ее провели! Опять сыграли на чувствах к дочери, чтобы заставить сделать то, что нужно: предать мужчину, которого она любила.
Ужас на лице Лахлана, когда он понял, что происходит, будет преследовать ее до конца жизни, какой бы короткой она ни оказалась.
Белла сползла по стене на каменный пол. Она умирала от горя. После долгих злоключений найти счастье, и его у тебя так жестоко отобрали! Это был сокрушительный удар. Лахлан никогда ее не простит. Она стала очередной женщиной – после жены и матери, – которая его предала.
Белла понимала, что у нее не было выбора, но легче от этого ей не становилось. У Лахлана в заточении был шанс, у дочери – нет.
С горечью она осознала, как он был прав, когда говорил, что на предательство способен каждый, потому что у каждого есть слабое место. Они знали, куда именно бить.
Белла уткнулась лицом в колени, ее сердце изнывало от тоски. Где он? Что они с ним делают? Бьют? Может, именно в эту минуту он проклинает ее – за то, что с ним сделала?
Думать об этом было невыносимо.
По щекам Беллы струились слезы и жгли, как кислота. Господи, как же подло она поступила! Теперь и Лахлан, и Джоан отданы на милость Эдуарду и его людям.
Англичане позаботились о том, чтобы он не сбежал.
Последнее, что помнил Лахлан перед тем, как его привели
