Ознакомительная версия.
– Ма, я поеду в коллеж, – сказал он понуро. – Так и быть. Я согласен учиться. Если только там ко мне не будут так приставать, как в приюте!
– Конечно, не будут, – проговорила я машинально.
Ошеломленная, я смотрела то на Жана, то на герцога. Что он такого сказал моему сыну, что заставил его согласиться? Да еще добровольно. Я-то знала, что лишь добрая воля могла подвигнуть мальчика на такое согласие. Лишь добрая воля и убеждение. Но как это удалось Александру? На чем он сыграл? Как ему удалось подобрать слова, которых я не нашла?
– Стало быть, все улажено, – спокойно произнес герцог. – Жан, ступай впереди. Мы с твоей мамой отвезем тебя в гостиницу.
Все еще не понимая, как герцогу удалось все это провернуть, я подала ему руку и с его помощью спустилась по трапу. Об Антонио я совершенно забыла. Жан шел впереди, сунув руки в карманы, его маленькую фигурку почти полностью скрывал ночной туман.
– Чудеса, – проговорила я. – Вы волшебник, господин герцог. Похоже, вы знаете моего сына даже лучше, чем я сама.
– Да нет, мадам, не думаю. Поль Алэн был почти в таком же возрасте, когда уехал со мной в Индию. Мне пришлось заменять ему и мать, и отца, так что я не новичок в этих делах.
– А что вы сказали Жану?
– Вот это, мадам, пусть останется моим секретом. Чтобы вы и впредь в подобных случаях вынуждены были прибегать к моей помощи.
– Ну, надеюсь, подобных случаев больше не будет, – проговорила я, смеясь. Подумав, я добавила: – А все-таки это поразительно. У вас нет своих детей, а вы так хорошо знаете к ним подход!
Он повторил ровным, спокойным голосом:
– Да, у меня нет своих детей, герцогиня.
Сердце у меня почему-то дрогнуло. Я умолкла, опасаясь, что сказала что-то лишнее и обидное. Пожалуй, было бы в высшей степени жестоко обидеть человека, который так помог мне, вернул мне сына.
– Вы не представляете, сударь, как я вам благодарна, – искренне проговорила я, прощаясь с ним у двери комнаты.
– Гм, благодарность – прекрасное чувство, но…
В его голосе мне почудилась легкая насмешка. Не договорив, он поклонился, потом резко повернулся на каблуках и ушел, не пожелав мне на этот раз доброй ночи.
…С сыном я не разговаривала целые сутки – ни в дороге из Нанта в Белые Липы, ни уже в доме. Ну, не то что не разговаривала упрямо, из принципа, а просто не обращалась к нему ни с какими словами, ни о чем не спрашивала. Жан исподлобья поглядывал на меня, сжимал зубы, тяжело вздыхал и уныло глядел в окно, но не сдавался и не желал мириться.
На первое после приезда утро я, еще не проснувшись, ощутила кого-то подле себя. Кто-то уткнулся мне в плечо и тихо всхлипывал. Я нащупала рукой чьи-то теплые мягкие волосы, потом открыла глаза. Это был Жан.
– Жанно, мой дорогой, что случилось? – проговорила я испуганно, напрочь позабыв о том, что с ним не разговариваю.
Он поднял лицо.
– Ма! – дрожащим голосом произнес он. – Прости меня, ма! Ну пожалуйста. Не сердись! Я все понял, я больше никогда не убегу! Я тебя люблю и никому не дам тебя мучить!
Пораженная, я молча смотрела на него.
– Смотри, я тебе цветок принес! – произнес он в отчаянии. – Ты не сердишься больше, правда? Пожалуйста, если хочешь, накажи меня, но я все равно тебя люблю! Не переживай!
Как он понял, что я сильно переживаю? Он протягивал нежную алую розочку, срезанную, вероятно, в теплице. Я до того была тронута, до того рада, что не могла найти слова для ответа.
– Ма! – еще раз повторил он, не зная, что к этому прибавить.
Я видела, что он вот-вот расплачется.
Я подалась чуть вперед, обхватила его одной рукой, привлекла к себе. Он забрался ко мне под одеяло, я склонилась над ним, осыпала его лицо поцелуями – особенно эти глаза, эти синие глаза, полные слез.
– Спасибо, мой ангел. Ты сделал меня самой счастливой мамой на свете.
– Ты больше не сердишься на меня?
– Нет, моя радость. Ты все понял, и это главное.
Улыбаясь, я нежно гладила его по голове и баюкала, словно он был еще совсем малыш. Как он вырос – просто невероятно. Руки все в царапинах, худенькие, но довольно сильные для его возраста. Он вообще высокий я сильный мальчик. И подумать только, давно ли он был трехлетним малюткой, пухленьким и беленьким, с волосами до плеч, как у девочки.
– Ты почему улыбаешься, ма?
– Да вот вспомнила, каким смешным ты был, когда тебе было три года…
Последовали другие вопросы, и я долго рассказывала Жану, как смешно он раньше шепелявил, какие нелепости говорил, какие комичные истории с ним приключались. Потом он спросил меня о моем детстве, и я долго ему рассказывала. Слушал он очень внимательно, не перебивая.
Когда мои воспоминания иссякли и он вполне успокоился, то деловито спросил:
– Дядя Александр научит меня ездить верхом?
И я так же деловито ответила:
– Конечно, сынок, но, пожалуй, сейчас для этого не совсем удачное время. Летом ты приедешь из коллежа на каникулы, господин герцог подберет для тебя лошадь. Вот тогда ты всему и научишься.
Следующий понедельник стал днем великих расставаний. Мы с Александром ехали в Ренн определять детей в школы; нельзя сказать, что я примирилась с разлукой, но мне было ясно, что они дальше не могут оставаться невеждами. В конце концов, они же мои дети. Авроре шел четырнадцатый год, а она даже писала с ошибками и хорошо умела лишь плести кружева.
Девочка была определена под именем Авроры д'Энен в монастырь Сент-Элен – единственный в Ренне, где еще теплились остатки католичества. Монахинь то разгоняли, то снова разрешали им собраться, но, во всяком случае, это было лучшее заведение, которое мы могли найти для Авроры. Там даже не требовали платы; монахини добровольно взяли на себя обузу воспитывать девочек-сирот, чьи родители-аристократы были обезглавлены, – таких в Бретани было множество. Здесь до сих пор господствовали старые правила, девочку нельзя забирать домой в течение двух лет, можно лишь навещать ее. Со мной когда-то было точно так же.
Аврора явно была опечалена перспективой даже лето проводить в стенах монастыря, но держалась спокойно и даже как-то отрешенно. Похоже, она смирилась со своей участью, особенно когда я сказала ей, что лишь после подобного воспитания можно стать по-настоящему аристократической барышней, и привела в пример себя.
Жан и Шарль попали в Реннский коллеж, в первый и второй классы. Это было полузакрытое заведение, старое, с хорошей репутацией. Здесь не было таких строгостей, как в монастыре, и мальчиков разрешалось забирать на рождественские, пасхальные и летние вакации. Целых пять лет здесь предстояло учиться моему сыну, чтобы осилить латынь и греческий, риторику и античную историю, живые языки и географию, естествознание и математику, рисунок и химию, анатомию, право и теологию… У меня голова закружилась от этого перечня, хотя я знала, что эти науки – самые обычные, входившие в образование любого аристократа. И все-таки, пожалуй, это заведение – не для Жана; нужно подождать два года, а потом подыскать ему что-нибудь военное – он к этому очень склонен.
Ознакомительная версия.
