Ознакомительная версия.
Мы возвращались в Белые Липы ночью, в карете, казавшейся особенно большой из-за того, что в ней не было мальчиков и Авроры. Я искоса взглянула на герцога, который ехал, по своему обыкновению, не произнося ни слова и не проявляя ко мне никакого внимания. Как бы там ни было, я не могла не испытывать к нему благодарности. Именно благодаря ему мой сын получит достойное образование – еще полгода назад я и помыслить о таком не могла. Герцог вообще много для меня сделал; благодаря ему теперь даже Анна Элоиза не смеет бросить упрека Веронике и Изабелле. И что самое удивительное – он ничего не требует взамен… Словно я вообще его не интересую… А ведь я живу в его доме уже два месяца!
– Как грустно! – внезапно вырвалось у меня. – Они все… все остались в Ренне!
– Не все. Ну, мадам, разве можно забыть о таких отважных барышнях, как ваши близнецы?
Удивленная его тоном, я взглянула на герцога. Пожалуй, впервые его голос звучал не холодно и безразлично, а мягко, почти нежно, даже бархатисто. И я невольно подалась к нему – было в его голосе что-то зачаровывающее, гипнотическое… Почему он не говорит так всегда?
– Вероника и Изабелла тоже вырастут, и с ними тоже придемся расстаться. Тогда уж у меня никого не останется!
– У вас будут другие дети, герцогиня.
Я качнула головой, чувствуя, как вместе с замешательством и смущением – глупым, впрочем, и достойным разве что девицы, – во мне непреодолимо растет симпатия к этому человеку. Это было совершенно непонятно. Почему это происходит? Куда только пропали моя враждебность и недоверчивость?
Кровь прихлынула к моему лицу, когда я вдруг вспомнила минуты нашей самой большой близости. Тогда, например, у охотничьего домика, когда он прижал меня к себе… И зачем я тогда так вырывалась? Щеки у меня пылали, и я была рада, что в карете так темно.
В этот миг, как-то совершенно непроизвольно, моя ладонь оказалась в его руке. Его пальцы чуть потянули вниз перчатку и некоторое время оставались мягко сомкнутыми вокруг запястья. Дыхание мое участилось; я не знала, что мне делать. Да и разве нужно было думать? Я чувствовала, что мне хорошо. Медленно, неспешно он потянул мою руку вверх и прижался губами к нежной коже запястья, как раз в том месте, где бился пульс, а бился он в этот миг просто бешено. Каким горячим было его прикосновение… Меня бросило в жар; порывисто, безумно я подалась к нему, коснулась грудью его плеча. Эта ласка, такая безгранично-нежная, невыносимо-томная, поразила меня; он поднял голову, наши взгляды встретились, наши дыхания коснулись друг друга.
Внезапная вспышка света за окном кареты осветила лицо Александра; я увидела его губы – жесткие и одновременно такие чувственные… Как эти губы целуют? Мне, его жене, до сих пор это неведомо. Я застыла в ожидании, с ужасом и чувственной радостью ощущая, что готова исполнить все, что он захочет, подчиниться чему угодно. Скажи он хоть слово, прояви малейшую настойчивость – я отдалась бы ему тотчас, ибо отдавалась и менее симпатичным мне мужчинам, и менее взволнованная…
Он отпустил мою руку, откинулся на кожаные подушки. Лицо его было почти бесстрастным. Очнувшись от оцепенения, я поступила точно так же, удивленная и задетая. Ведь он хотел меня, почему не взял? Неужели он, такой опытный, не понял меня? Нет, не может быть… Неужели ту мою мысль о других мужчинах он прочел у меня на лице?
Словом, оставалось лишь гадать… Я закусила губу. Нет, это невероятно. Может, я его не очень-то и привлекаю?
Черт бы его подрал! Если я ему не нужна, какого дьявола он стал моим мужем? Да и вообще, можно ли вообразить мужчину, который два месяца жил бы под одной крышей с Сюзанной де ла Тремуйль, был ее мужем и за это время ограничился лишь одним поцелуем? Поистине, самообладанию герцога можно было позавидовать.
Мне оставалось лишь презирать себя за то, что с некоторых пор меня это огорчает.
– Я могу еще побыть с вами, если вы хотите.
– Нет-нет, моя дорогая! Что за удовольствие для вас коротать время со стариком? Ступайте к своему мужу, а с меня вполне хватит сиделки.
Старый герцог поднес мою руку к губам, поцеловал ее, а потом, отпуская, сделал мне знак: ступайте, мол! После сердечного приступа, случившегося с ним позавчера, старик лежал в постели. Я провела с ним все сегодняшнее утро; он вел себя как полностью душевно здоровый человек, не заговаривался и даже не упоминал о своей жене Эмили как о живой.
Мне нравился этот странный семидесятилетний герцог. Нельзя забыть, что именно он был мне рад с первых дней моего появления в Белых Липах.
Я сбежала по лестнице в вестибюль, абсолютно не представляя себе, чем сейчас займусь. Может быть, сходить на ферму? Я еще не бывала там, а ведь я, как-никак, хозяйка этого огромного поместья…
У самых дверей я столкнулась с Александром. Вот уже два дня, как мы не перемолвились с ним ни одним словом; и встречалась я с ним только в столовой. Сейчас он, вероятно, возвращался из конюшен, где обычно проводил утро. Он был бледнее, чем обычно. Посторонившись и поклонившись мне, он был готов уже уйти – я поняла, что он и уйдет, если я буду молчать и не заговорю с ним.
– Ваш отец в порядке, я только что от него, – сказала я, лишь бы что-то сказать.
– Я знаю, что вы были так любезны и позаботились о нем. Благодарю, мадам.
Герцог повернулся, явно не желая поддерживать разговор, ограничившись лишь этим вежливо-холодным ответом. На ступенях уже маячила фигура Гариба.
Подавив гордость, я ступила шаг вслед за ним.
– Господин герцог! Я… я иду сейчас на ферму.
– Вот как? Рад слышать об этом.
Он говорил вежливо, но без всякой теплоты, словно лишь тягостный долг и ничто иное обязывал его оказывать мне уважение.
– Вы не могли бы проводить меня? Я была бы очень рада вашему обществу.
Впервые я произнесла такие слова, и в другой раз они, возможно, произвели бы иное впечатление. Но сейчас герцог остался холоден.
– Сожалею, мадам, очень сожалею, что не могу сейчас составить вам компанию. Примите мои глубочайшие извинения.
– О Боже, да что в них проку? Я прошу вас, сударь!
– Увы, мадам, я могу лишь повторить свои слова.
Оскорбленная и недоумевающая, я, не прощаясь, вышла во двор. Настаивать дальше означало бы унизиться. Поистине, этот человек решил доказать, что я для него – обуза. И какое неудачное время он для этого выбрал! Именно то время, когда я, наконец, после двух с лишним месяцев жизни в Белых Липах начала ощущать себя здесь как дома.
– Куда вы идете, мадам? – осведомилась Маргарита.
– В парк.
– И вы ничего не желаете мне рассказать?
Ознакомительная версия.
