Он внимательно посмотрел на меня и проговорил:
– Видно будет.
Он ел прямо в спальне, так как был еще слишком слаб, чтобы спуститься в столовую. Потом он сказал, что у него есть очень хорошее вино, и он хочет, чтобы мы вместе его попробовали.
Все мои чувства разом встрепенулись. Его слова прозвучали в моем мозгу, как сигнал смертельной опасности. Во всей стране не было человека более искушенного в приготовлении ядов, чем доктор Джулио, личный лекарь графа, и он усердно служил своему хозяину.
Я не должна пить это вино.
Но возможно, у графа и не было намерения отравить меня. Он вполне мог выбрать другой способ отмщения, а не смерть. Он мог запереть меня в Кенилворте и держать там в вечном заточении, сообщив всем, что я лишилась разума, и это было бы для меня хуже внезапной смерти. Но все же мне следовало быть осторожной.
Я вошла к нему в опочивальню. На столе стоял кувшин с вином, рядом три кубка. Один кубок был наполнен вином, два другие – пусты. Он лежал, откинувшись на подушки, лицо его покраснело, и я поняла, что он уже выпил больше, чем следовало бы.
– Так это вино мне надо попробовать? – спросила я. Он открыл глаза и кивнул. Я поднесла кубок к губам, но не отпила ни капли. Слишком уж глупо это было бы.
– Хорошее вино, – проговорила я.
– Я знал, что оно тебе понравится.
Мне показалось, что в его голосе прозвучало злобное торжество. Поставив кубок на стол, я подошла к его постели.
– Роберт, ты очень болен, – повторила я. – Тебе следовало бы сложить с себя хотя бы некоторые из твоих обязанностей. Ты и так сделал слишком много.
– Королева никогда не согласится на это, – заметил он.
– Но она же проявляет заботу о твоем здоровье.
– Да, она всегда проявляет заботу, – улыбнулся он. В его голосе прозвучала нежность, и меня внезапно охватила волна ненависти к этим двум стареющим любовникам, любовь которых продолжалась без конца, и сейчас уже старые и покрытые морщинами, они все еще прославляли ее – или притворялись…?
Какое право имеет женатый мужчина так откровенно восхищаться не своей женой, а другой женщиной, даже если эта другая женщина – королева Англии?!
Без сомнения, я имела право на роман с Кристофером.
Он закрыл глаза. Я подошла к столу и, встав спиной к постели, перелила вино, которое я боялась пить, в другой кубок. Именно из этого кубка обычно пил Роберт – это был подарок королевы. Затем я снова вернулась к его постели.
– Я очень плохо себя чувствую, – проговорил он.
– Ты слишком много ел.
– Она тоже всегда говорила, чтобы я ел поменьше.
– Наверно, она права. Отдохни. Пить хочешь? Он кивнул.
– Хочешь, я налью тебе немного вина? – спросила я.
– Да, налей. Кувшин на столе, и там же мой кубок.
Я подошла к столу. Мои руки дрожали, когда я подняла кувшин и налила вино в тот кубок, в котором недавно находилось вино, предназначенное мне. Что с тобой? – уговаривала я себя. Если он не собирался причинить никакого вреда, то будет все в порядке и ни с кем ничего не случится. Если же… Тогда ты тоже ни в чем не виновата.
Я подошла с кубком к его постели, и когда я уже протягивала его Роберту, вошел паж, Уилли Хейнес.
Я сказала ему:
– Господина мучит жажда. Принеси еще вина. Оно ему может понадобиться.
Паж вышел, когда Лейстер уже допивал свой кубок.
Следующий день я помню очень ясно, хотя прошло уже столько лет. Четвертое сентября – лето еще не ушло, легкую осеннюю свежесть воздуха солнце прогнало уже к десяти часам утра.
Лейстер сказал, что в этот день мы отправимся дальше. Когда служанки помогали мне одеться в дорожное платье, дверь распахнул Уилли Хейнес, бледный и дрожащий. «Граф лежит неподвижно, – произнес паж, – и вид у него какой-то странный, не умер ли он?»
Опасения пажа были не напрасны. В это утро в доме лесничего в Корнбюри могущественный граф Лейстер тихо покинул этот мир.
Так он умер, мой Роберт, ее Роберт… Я была потрясена.
Перед моими глазами все время возникала картина, которую я видела как бы со стороны: я, с кубком, подхожу к его постели… Он выпил то, что было предназначено мне, и вот он умер.
Нет, я никак не могла поверить в это. Меня охватило смятение. Казалось, что умерла часть меня самой. Много лет он был самой важной фигурой в моей жизни – он и королева.
– Теперь нас осталось двое, только двое… – пробормотала я. И вдруг почувствовала себя очень одинокой.
Конечно, раздавались возгласы: «Отравили!», и, конечно, подозрение, в первую очередь, пало на меня. Уилли Хейнес видел, как я подавала графу кубок, и запомнил это. Если бы проклятый отравитель со всеми своими снадобьями оказался здесь и был пойман, суд, без сомнения, был бы скор и жесток, но был ли этот отравитель? Несомненно одно, что подозрение в убийстве, пусть ничем и не доказанное, будет преследовать меня до конца моих дней. Я сильно перепугалась, когда услышала, что собираются производить вскрытие. Ведь я, действительно, не знала, отравила ли я Лейстера или он умер по другой причине. Ведь вполне могло быть, что вино, которое я перелила в кубок Лейстера из предназначавшегося мне кубка, не содержало яда. Он был так болен, что мог умереть в любое время, и я ничего не могла бы поделать. Причем здесь я?
Я совсем успокоилась и поверила в свою невиновность, когда при вскрытии никакого яда обнаружено не было. Но, увы, доктор Джулио был известен тем, что его яды спустя короткое время не оставляли никаких следов в теле жертвы. Значит, я никогда так и не узнаю, хотел ли мой муж отравить меня, а я отвернула от себя руку судьбы, отравив его, или же он умер своей собственной смертью. Его смерть была так же таинственна, как и смерть его первой жены, Эми.
Кристофер желал немедленно на мне жениться, но я помнила историю королевы Елизаветы, Роберта и Эми Робсарт и сдерживала его молодую горячность. Конечно, я не была королевой, на которую обращены взоры всего мира. Но, тем не менее, я была вдовой человека весьма известного, и не только в Англии, но и во всей Европе.
– Я ведь сказала тебе, что выйду за тебя замуж, – убеждала я Кристофера. – Но позже… не сейчас.
Хотела бы я тогда оказаться при дворе, чтобы увидеть, как восприняла королева грустную весть. Позже мне рассказывали, что она не произнесла ни слова, но взгляд ее вдруг стал пустым и безжизненным. Потом она встала, направилась в свою спальню и закрыла за собой дверь. Она ничего не ела и не желала никого видеть. Она хотела быть наедине со своим горем.
Как велико было ее горе, я могла только догадываться. Мне даже стало совестно за свою неспособность к таким чувствам. Это горе заставило меня оценить всю глубину ее характера, ее безмерную способность любить и, с такой же силой, мстительно ненавидеть.
