Ознакомительная версия.
— А ради него?
— Не знаю.
Нахтмин погладил меня по щеке:
— Давай сейчас подумаем о другом.
И мы занялись любовью. Позднее Ипу принесла нам обед: фиги и миндаль, рыбу и свежевыпеченный хлеб. Мы ели и разговаривали, и Нахтмин рассказал мне о нашей гробнице в холмах за Фивами, о том, как основательно она сделана и как красиво рабочие ее отделали.
— Я нашел рабочих, которых нанимал фараон до переезда в Амарну. Теперь они работают по найму на любого знатного человека, который готов платить. Фараон сделал глупость, не взяв их с собой.
— Фараон сделал много всяких глупостей, — отозвалась я.
Тут со скрипом растворилась дверь, и рука Нахтмина метнулась к ножу. Я посмотрела вниз и рассмеялась:
— Это всего лишь Бастет! Иди сюда, огромный мив!
Нахтмин нахмурился:
— Ты только глянь, какой он большущий вырос!
Я посадила Бастета на колени, и он замурлыкал, радуясь вниманию.
— Даже удивительно, что он не сердится на меня за то, что я уезжала.
Нахтмин приподнял брови.
— Ну… Он тоже тосковал не меньше меня, пока тебя не было.
Я посмотрела на Бастета.
— Мив, ты хорошо себя вел?
— Спроси у своего любимого льняного платья.
Я помедлила.
— Что, того самого?..
Нахтмин кивнул.
— Ты порвал мое платье?! — воскликнула я, и Бастет прижал уши, как будто точно знал, о чем я говорю.
— Сомневаюсь, что он тебя понимает, — заметил Нахтмин.
— Еще как понимает! Он испортил мое любимое платье!
— Возможно, это научит тебя не уезжать из дома, — шутливо заметил Нахтмин.
Мы улеглись, укрывшись легкими льняными покрывалами, а Бастет свернулся у нас в ногах. Я рассказывала про Амарну, Северный дворец и Арену, над которыми трудились тысячи человек, а Нахтмин слушал. Когда настал вечер, мы отворили двери и уселись на балконе, любуясь встающей над рекой луной. В реке отражались большие дома, мерцающие сотнями огоньков.
— Как он может думать, что Амарна когда-либо сравнится с этим? — спросила я.
Я была очень благодарна Амону за то, что я жива и сижу вместе с человеком, которого люблю, на балконе, глядящем на величайший город Египта.
На следующее утро, когда я вернулась в свой сад, я восхвалила мужа за его старания обеспечить мандрагору водой, а гибискус — подкормкой. Даже Ипу поразилась тому, с какой ловкостью он управился с этим всем.
— Я была уверена, что мы тут застанем по возвращении грязь и сорняки, — призналась она.
Мы рассмеялись, и Нахтмин тут же пожелал узнать, над чем это мы смеемся.
— Всего лишь над твоими доблестными свершениями в саду! — отозвалась я.
Вернуться к моей жизни в Фивах оказалось нетрудно. Нил нес свои воды, птицы пели, цапли вели брачный танец, а Бастет шествовал по дому, словно владыка Египта.
Мы с Ипу отправились на рынок, купить рыбы для Бастета, и я снова вспомнила о том, как великолепны Фивы. Розоватые холмы и темное золото камня сияли чистыми красками раннего утра. Старухи раскладывали на прилавках свои товары, жевали бетель и сплетничали друг о дружке. Река отливала золотом под лучами зимнего солнца, а люди с тяжелыми сетями несли груз с торгового корабля. Мы прошли через толпу, и мужчины сперва глядели на меня — их внимание привлекали мои золотые и серебряные украшения, — но куда дольше их взгляды задерживались на Ипу, которая проплывала меж прилавками, улыбаясь шуткам мужчин.
Плотник Пасер пожелал узнать, доволен ли фараон сундуком, который он для него сделал семнадцать лет назад.
— Он до сих пор стоит в покоях фараона, на самом видном месте, — сообщила ему Ипу.
Старик развернулся и захлопал в ладоши.
— Вы слышали?! Сундук работы Пасера Плотника стоит в Приречном дворце!
Я посмотрела на Ипу. Та улыбнулась, довольная своей ложью. Пасер подался вперед:
— Я мог бы работать на постройке гробниц. Спорим — они бы меня взяли, если бы я поехал в Амарну! Я мог бы вырезать ушебти для путешествия фараона в загробный мир!
— А что же твоя дочь будет делать без тебя? — спросила Ипу.
— Она тоже могла бы поехать! — восторженно отозвался Пасер, потом тяжело вздохнул. — Увы, это всего лишь стариковские мечты.
— Не такой ты и старик, — польстила ему Ипу, и плотник ухмыльнулся.
Мы зашагали дальше, и я напомнила Ипу про рыбу для Бастета.
— Мы пойдем к Ренси, — пообещала она. — У него всегда была самая лучшая рыба.
— Рыба для Бастета. Не думаю, что он заметит разницу.
Ипу выразительно посмотрела на меня:
— Этот мив прекрасно все понимает!
И она целеустремленно зашагала к последнему прилавку на рынке — и резко затормозила, увидев вместо Ренси какого-то молодого человека. Он был высок, хорошо сложен, и руки его не были руками торговца рыбой.
— Чем могу вам помочь, госпожи мои?
— А где Ренси?
— Отец на два месяца уехал в Мемфис по делам. На это время его буду подменять я.
Ипу подбоченилась:
— Ренси никогда не говорил мне, что у него есть сын.
— А мне отец никогда не говорил, что у него есть такие очаровательные покупательницы.
Молодой человек смотрел на нас обеих, но я видела, что его комплимент был адресован Ипу.
— Ну что ж, нам нужен окунь. Свежий окунь, а не выловленный два дня назад и натертый тимьяном.
Сын Ренси, похоже, опешил.
— Вы что, вправду думаете, что я стану продавать лежалую рыбу?
— Не знаю. А сын Ренси — такой же достойный уважения человек, как и его отец?
Молодой человек протянул Ипу деревянную миску с уже нарезанным окунем.
— Можете взять это домой, а потом скажете мне, есть ли в Фивах рыба лучше этой.
— Боюсь, она не сможет вам этого сказать, — невозмутимо произнесла я. — Это для мива.
Продавец посмотрел на Ипу, как на ненормальную.
— Окунь для кота?! — воскликнул он и попытался забрать миску.
— Поздно! — возразила Ипу. — Ты уже ее продал!
— Это же лучшая рыба в Фивах!
Молодой человек повернулся ко мне в поисках поддержки.
— И я дам ее самому лучшему миву в Фивах, — пообещала Ипу.
— Но нельзя же скармливать окуня миву!
— Как тебя зовут? — решительно спросила Ипу.
Продавец рыбы нахмурился:
— Джеди.
— Ну что ж, Джеди, — Ипу аккуратно взяла упакованного окуня под мышку, — когда твой отец вернется, моя госпожа непременно похвалит тебя ему.
Она вышла, а Джеди остался смотреть ей вслед, разинув рот. Потом он перевел взгляд на меня.
— Я видал ее прежде. Она всегда такая дерзкая?
Я улыбнулась:
— Всегда.
Пахон выдался не по сезону теплым. Я начала убирать пожухлую листву и рассыпать толченую яичную скорлупу, чтобы подкормить почву. Наш дом на несколько месяцев раньше срока заполыхал яркими каннами и зацветшим гибискусом, но, когда я потянулась сорвать цветок лотоса, мне вспомнилась Нефертити, и меня захлестнуло ощущение утраты. В гневе я отказалась извиняться, а вот сейчас мне представилось, как мать сидит одна в своих покоях, пока отец трудится в Пер-Меджате, рассылает лазутчиков и пишет свитки, пытаясь выяснить, насколько далеко продвинулись хетты в Миттани. Когда я сидела на балконе, ко мне подошла Ипу:
Ознакомительная версия.
