бумагу, и внимание Хэтти снова переключилось на ближайшее окно. Коричневая грунтовая дорога, петлявшая через болотистую местность, была пуста. Как и всегда. Солнце стояло высоко, водоемы блестели, словно зеркала. Да, наступит жара. Можно дождаться цветения лавандовых полей, потом переехать в Париж или в Италию. Или в Шотландию…
Она прочистила горло.
– Итак, – обратилась Хэтти к классу. – Что мы сделаем, получив бромированный коллодий? Мисс Эстер.
– Добавим в раствор, – робко ответила мисс Эстер. – По капельке, не забывая помешивать.
– Как ромовую эссенцию в тесто, – пояснила бойкая мадемуазель Клодин без тени смущения.
Раздалось хихиканье.
– Совершенно верно, – сказала Хэтти, дождавшись тишины. – И что получится?
– Бромид серебра?
– Эмульсия бромида серебра. Когда ее можно будет использовать? Мадемуазель Клодин.
– Точное время назвать сложно, она должна стать по консистенции как сметана, что обычно занимает часов пятнадцать.
– Браво!
Вид старательно склонивших головы учениц и летающих по бумаге перьев наполнял ее грудь теплым чувством. Теперь Хэтти поняла, что значит расти над собой – с каждым всплеском учительской гордости, с каждым маленьким успехом в импровизированной лаборатории она чувствовала, как вытягивается и выходит за пределы некогда очерченных для себя границ. Застарелые страхи понемногу отпускали; с тех пор, как словесная слепота помогла ей сохранить жизнь, связанный с учебой ужас начал отступать. Она просто поручила мисс Эстер проверять цифры в ее формулах, чтобы случайно не написать инструкцию для взрывчатки, и ученицы перестали обращать на это внимание. Здесь, в анклаве, задавали мало вопросов. Большинство женщин проживали под вымышленными именами и сведениями о себе делились только по мере того, как росло взаимное доверие. Анонимность давала чувство свободы. Хэрриет уподобилась чистой фотографической пластине, на которой можно запечатлеть все что угодно.
Жизнь в Митилене протекала приятно. С утра до обеда Хэтти давала уроки, после обеда все отправлялись на прогулку с фотографическими аппаратами и пытались снимать всякую живность. Чаще всего им попадались дикие белые лошади, свободно скакавшие по Камаргу, и стаи фламинго, бродившие по мелководью. Ярко-розовые птицы вдохновили Хэтти на эксперименты, и она до поздней ночи пробовала различные соотношения пигментов на дихроматной желатиновой пластине, пытаясь передать цвет.
По воскресеньям после службы она читала романы и эссе, пила сухой сидр в окруженном стенами саду. Она писала много писем. Ждать почту из Шотландии было очень утомительно. «Если ты все еще хочешь заняться изготовлением мыла, то профсоюз в твоем регионе предлагает женщинам-предпринимателям ссуды, – написала Хэтти вскоре после прибытия в Камарг. Она знала это наверняка, потому что потратила часть доставшихся от мужа денег на благие цели. – Сможете ли вы простить меня за поспешный отъезд?» Ответ пришел через несколько недель: «Рози Фрейзер говорит, что только в том случае, если вы вернетесь и завершите начатое. Мадам, я не буду варить мыло. Хэмиш Фрейзер сделал мне предложение, и я согласилась! Я стану женой шахтера или писателя, если он когда-нибудь закончит редактировать свою книгу…»
Снова и снова Хэтти задавалась вопросом, как продвигаются политические махинации Люциана и планы по обобществлению шахты. Ночью, лежа в своей спартанской спальне в одиночестве, она чувствовала его присутствие – и во снах, и в кровати – и просыпалась от тоски по его крепкому телу, слыша шепот бывшего мужа.
Приближалась Пасха, и ее ученицы окрашивали по трафаретам яйца, которые она собиралась использовать для изучения контрастности и текстуры. Пока Хэтти записывала инструкции на доске, класс за спиной гомонил.
– Мадам, – воскликнула Клодин, – там какой-то мужчина!
Встревоженная Хэтти выглянула из окна. И в самом деле, по грунтовой дороге в туче пыли несся всадник. Сердце сжалось от предчувствия. Широкие плечи мужчины было видно за милю. Хэтти поймала себя на том, что прижимает руку к груди, пачкая зеленый корсаж, попыталась стряхнуть мел, но стало только хуже.
– Не волнуйтесь, – неожиданно высоким голосом проговорила она. – Я его знаю.
По классу прокатилось облегчение, и женщины бросились к окнам, гадая, красив он или нет.
– Allons-y! [13] – Хэтти хлопнула в ладоши. – Мадам, внимание на доску, пожалуйста.
К тому времени как урок закончился и ученицы разошлись, лицо Хэтти горело. Она стояла возле учительского стола с разбросанными бумагами, скоплением склянок, баночек, кусков мела и ждала. О, как она ждала!
В дверном проеме появилась Элиза, сурово глядя из-под фуражки охранника.
– Мадам, к вам посетитель – мужчина, который говорит, что его зовут Блэкстоун.
Хэтти обдало жаром.
– Да, – сказала она, – я хочу его принять.
Элиза смерила ее взглядом.
– Месье желает видеть вас немедленно.
Она смогла лишь кивнуть.
Когда он вошел с торжественным видом, держа цилиндр под мышкой, классная комната исчезла, словно горы Шотландии в тумане. Хэтти почувствовала, как ее дух взмывает над телом.
Он остановился на почтительном расстоянии.
– Доброе утро, миссис Блэкстоун.
Его одежда была в пыли, темные волосы над воротником курчавились.
– Люциан, – внезапно охрипшим голосом произнесла Хэтти.
Он шагнул ближе, и от него повеяло конским потом и дорогой, но в первую очередь Хэтти ощутила тот самый запах, который так любила, и ее колени дрогнули.
– Прости за внешний вид, – сказал он, пристально всматриваясь в ее лицо. – Хорошо выглядишь.
Он тоже выглядел хорошо и гораздо красивее, чем во снах. Нет, это не сон! Он действительно здесь.
Люциан окинул взором формулы на доске, набор химикатов на столе и результаты экспериментов с цветом – фотографии на противоположной стене.
– Твой класс? – Судя по виду и голосу, Люциан был впечатлен и гордился ею.
– Да, – ответила Хэтти. – Я учу фотографии. Живописи тоже, но в основном фотографии. И еще я устроила здесь лабораторию.
Кривая улыбка Люциана напомнила ей о красновато-коричневых горных склонах, о дне на берегу моря, о том, как она лежала обнаженной в его крепких объятиях на скрипучей гостиничной кровати. Во рту у нее пересохло.
– Что привело тебя сюда?
Он положил цилиндр на стол.
– С тех пор как мы расстались, кое-что не идет у меня из головы.
Вспомнив их последнюю встречу на ступенях суда, Хэтти невольно содрогнулась.
Люциан посмотрел ей в глаза.
– На прощание ты сказала, что любишь меня.
– Да.
– А перед этим говорила, что хочешь, чтобы мужчина, который тебя любит, за тобой ухаживал и добивался твоей руки.
Хэтти кивнула, и ее пульс зашелся в обнадеживающем, судьбоносном ритме.
Люциан помолчал.
– Ты состоишь с кем-нибудь в связи?
Ей вспомнились кареглазые французы, которые приносили ей цветы и шоколад и спорили, кто понесет ее фотоаппарат, как бы далеко она ни забредала со своим классом.
– Я состою в переписке с месье Луи Дюко дю Ороном, – призналась Хэтти. – Он существенно расширил мой кругозор.
Лицо Люциана окаменело.
– Дю Ороном, –
