Симон прищурился и пожал плечами:
— Что ж, на эти несколько дней мне придется воспользоваться услугами другой.
— Сукин сын! — Элинор схватила вилку и вонзила ее в руку Симона.
— Ах вот как! — взревел он. — Эй, стража! — В зал вбежали два стражника. — Вы настаивали на том, что имя Элинор проклято. Боюсь, оно принесло горе и мне. — Он кивнул воинам, с ужасом взиравшим на его окровавленную руку. — Отведите ее в Северную башню и заприте там. Пусть посидит неделю на хлебе и воде. Может быть, тогда ее мозги встанут на место.
Элинор не ожидала от него такой реакции. Она была уверена, что он поднимет ее на руки и отнесет в башню Цезаря. Значит, он по-прежнему делит ложе с этой светловолосой шлюхой!
В Кенилворт один за другим стали приезжать бароны, решившие вступить в ряды оппозиции против короля и избравшие Симона своим предводителем. Здесь собрались представители самых знатных семейств Англии, те же, кто не смог явиться лично, присылали письменные заверения своей поддержки противников Генриха.
В конце недели такое послание от имени своего дяди и еще нескольких вельмож доставил Симону Рикард де Бург.
Когда сгустились сумерки, Симон с Рикардом вышли на прогулку по внутреннему двору замка. Симона тяготила вина перед Элинор. Он усомнился в необходимости столь суровых мер по отношению к ней и был готов вызволить ее из башни. Вдруг к ногам их упала записка. Симон развернул ее и в наступившей темноте с трудом разобрал наспех нацарапанные слова:
Пришлите ко мне Рикарда де Бурга, чтобыон согрел мою постель, и я готова буду остаться в этой башне до конца моих дней. Семь днейбез мужчины — это выше моих сил!
Лицо Симона расплылось в широкой улыбке. Он извинился перед оторопевшим сэром Рикардом и опрометью бросился к Северной башне. Через несколько секунд он уже вставлял огромный ключ в замочную скважину.
— Элинор! Не стыдно ли тебе порочить имя честного рыцаря! Ведь ты наверняка догадалась, что бедняга по уши влюблен в тебя!
Она смерила его деланно-презрительным взглядом:
— Представь себе, у меня хватило ума даже на то, чтобы предвидеть твою реакцию и догадаться, что ты ни в чем его не заподозришь!
— Я самый счастливый человек на свете! — сказал он, поднимая ее на руки. — Когда ты сердишься, то становишься еще красивее!
— А как же насчет нее? — спросила она, когда Симон уложил ее на узкую кровать и стал расстегивать ворот ее платья.
— О ком ты?
— О твоей белобрысой шлюхе!
— Но помилуй, какие шлюхи?! У меня нет и не было ни одной! И не будет, пока ты со мной!
— Да неужто? Но я своими глазами видела, как ты выезжал из Бриндизи бок о бок с ней!
Неожиданно для нее Симон откинул голову назад и расхохотался так, что кровать под ним заходила ходуном.
— Так ты, оказывается, ревнуешь меня! Вот оно что! Но я не давал тебе для этого никакого повода! Девушка, которую я вызволил из плена, уроженка Франции. Я помог ей добраться до дому. Только и всего!
На лице Элинор отразилось такое облегчение, что Симон снова не смог удержаться от смеха.
Насытившись ее объятиями, он спросил:
— Не могла бы ты, дорогая, помочь мне оказать должное гостеприимство баронам, приехавшим в Кенилворт?
Элинор стремительно вскочила с ложа и, наскоро одевшись, немедленно приступила к обязанностям хозяйки. Впервые за все время пребывания Симона под родным кровом обед был подан вовремя, мясо не подгорело, собаки не дрались, а гости не ругались между собой. Элинор умело занимала всех баронов беседой, переходя от одного кружка к другому, расточая улыбки и сдержанно принимая комплименты.
Когда закончился ужин, Симон и Элинор поднялись в башню Цезаря, где находилась теперь не только их спальня, но и детская Генриха и Сима. После долгой разлуки и досадной ссоры они много часов подряд не разжимали объятий, осыпая друг друга нежнейшими ласками.
— Мама, где ты? — произнес внезапно тоненький голосок.
— Иди к нам, Генрих! — позвал ребенка Симон. Шлепая босыми ножками, малыш подошел к кровати.
— Но ведь мы с тобой голые! — запротестовала Элинор.
— Этому горю легко помочь. — И Симон снял с сына рубашонку. — Знаешь, дорогой, на этой кровати могут лежать только голые люди. Ты понял?
— Только не щекочи меня! — хихикнул Генрих.
Из детской послышался плач младенца, и Элинор внесла его в спальню. Оказавшись на кровати родителей, Сим сразу затих и с любопытством оглядывался вокруг.
Не зная, что готовит ему будущее, Симон старался запечатлеть в памяти каждую минуту этого радостного единения. Он ни за что на свете не рассказал бы Элинор, что возглавил оппозицию против ее брата и что скоро ей придется выбирать между Монтфортами и Плантагенетами.
Однажды в Кенилворт явился управляющий поместьем в графстве Лестер и пожаловался Элинор на те чудовищные бесчинства, которые совершил в господском доме и деревне один из родственников королевы со своими людьми, нежданно-негаданно явившийся во владения де Монтфорта. Элинор давно снедали тревожные мысли и предчувствия. Не прошло и нескольких дней после отъезда из замка Симона и всех многочисленных гостей, как она поняла, что они составили заговор против короля Генриха. Главой мятежников, разумеется, не мог быть никто иной, кроме Симона.
Управляющий намеревался ехать в Оксфорд к своему господину, и Элинор вызвалась сопровождать его. Она давно искала предлог, чтобы повидаться с мужем и узнать у него, как далеко зашло противостояние короля и английской знати.
— Элинор! Зачем ты здесь? — удивился Симон, когда она разыскала его во дворце Бомонт, где он расположился со всеми своими воинами.
— Я приехала к тебе по делу, касающемуся графства Лестер, — ответила она, потупившись. — Вот послушай, что там произошло. — И Элинор подозвала к себе управляющего.
Симон без труда догадался, что привело ее в Оксфорд.
— Ведь я мог узнать обо всем от старика, и тебе вовсе незачем было пускаться в этот путь! Ты лукавишь, дорогая! Тебя привело сюда вовсе не беспокойство о моих интересах, а боязнь за Генриха.
Плечи Элинор поникли. Симону стало жаль ее. Ведь в душе ее боролись привязанность к братьям и любовь к мужу. Она имела все основания тревожиться за Генриха, ибо против него ополчились все бароны Англии.
— Возвращайся домой, дорогая! — убеждал он ее. — Ведь только в Кенилворте ты можешь чувствовать себя в безопасности. Здесь ты никому и ничем не сможешь помочь. Возвращайся к нашим мальчикам и жди меня!
— Я уеду завтра утром, — покорно проговорила Элинор.
На следующий день состоялось заседание парламента, на котором бароны заставили Генриха подписать три условия, вошедшие в историю под названием «Оксфордские определения» и обязывавшие монарха назначить постоянный парламент, обладающий правом вето, передать все главные замки государства в ведение короля и парламента, а также выслать из страны де Лусиньянов.
