— Мы будем скучать без вас, господин Коккерил.
— Я надеюсь, не все, — он поерзал в кресле. — Я… приехал просить руки вашей дочери и хочу, чтобы вы благословили наш брак. Я понимаю, что у нас с Энн значительная разница в возрасте, но общность наших интересов дает мне повод надеяться на взаимность со стороны вашей дочери, к которой я искренне привязан.
Эстер совсем не ожидала такого оборота, но все равно несказанно обрадовалась. Конечно, необычно, что зять одного с ней возраста, но что ж, Коккерил человек добрый… Эстер благодарила судьбу за то, что в жизнь ее дочери вошла любовь — ведь это самое главное.
— Я благословляю вас.
Коккерил ушел за Энн. Чуть погодя они вместе вернулись в гостиную. Эстер не могла припомнить, чтобы видела Энн такой счастливой. К этому времени все уже были оповещены, работы прекратились, и вся семья собралась в большой комнате за столом, чтобы выпить чашку чая в честь такого знаменательного события. Странно, думала Эстер, они и благословение получили в той же гостиной, где встретились и полюбили друг друга.
Через месяц сыграли свадьбу, тихую и пристойную, как и хотели Дик и Энн. Гостей было немного: собралась вся семья Бэйтменов и несколько близких друзей Коккерила. Энн была в голубом. Этот цвет шел ей больше всего. Когда пришло время расставаться, Эстер и Энн обнялись. На секунду обе они растерялись, не зная, что сказать друг другу на прощанье. Смерть Джона настолько тесно сблизила их, что теперь они даже не представляли, как будут жить вдали друг от друга. Расстояние до Йорка приличное, не очень-то разъездишься в гости друг к другу.
— Всего тебе самого наилучшего, Энн. Будь счастлива! — сказала Эстер и махнула рукой.
— Спасибо, мама. — Энн в последний раз оглядела всех собравшихся и села в коляску, запряженную парой лошадей. Вскоре экипаж скрылся из виду.
Солнце село. Все разошлись по домам. Эстер вдруг впервые с щемящей сердце тоской подумала, что ее собственный дом опустел. Ее птенцы оперились и разлетелись кто куда, только на кухне хлопотала прислуга, но ни одной родной души не осталось под ее крышей. Эстер обхватила руками плечи и горько покачала головой. Рано или поздно родителям приходится с этим столкнуться, а Эстер еще повезло, у нее два сына рядом живут, не говоря уж о том, что она бабушка и три внука, унаследовавшие покладистый характер Джосса, будут ей на старости лет отрадой. Только сейчас Эстер почувствовала, как она устала за этот суматошный день. Она вздохнула и пошла спать.
Только отпраздновали свадьбу, как пришло новое радостное событие. Отменили ненавистную шестипенсовую пошлину на серебро. Теперь можно было вздохнуть свободно. Спрос на серебро поднимется, а мастерской Эстер проще будет конкурировать с растущей популярностью ювелиров Шеффилда. На радостях Эстер устроила вечеринку. Снова собралась вместе вся семья, пригласили некоторых друзей, промышлявших торговлей золотом.
И снова потекли размеренные будни. Эстер целыми днями пропадала в мастерской. Вечерами приходил Питер. Последнее время он стал появляться гораздо чаще, чем раньше. Видимо, одиночество начинало тяготить его, а пустой дом действовал угнетающе. После смерти жены именно в одиночестве он искал спасения. Питер жил памятью об Элизабет, в воспоминаниях о ней черпал целебную силу. Но время лечит любую рану. Остается лишь грусть… и Питер стал чаще приходить к матери…
Обычно Эстер сидела за столом и при свете свечи делала новые эскизы. Она никогда не считала свои вечерние занятия работой, так как это приносило ей удовольствие и снимало накопившееся за рабочий день напряжение. Питер в основном бездельничал, развалясь в кресле, или ходил по дому с трубкой в зубах. Говорили редко, только если было о чем. Он не хотел ее отвлекать.
Питер был у нее в тот вечер, когда Эстер закончила один из рисунков, который ей самой очень понравился. Этот эскиз доставил ей такое удовольствие, какое редко получаешь от своих работ. Эстер, не вставая с места, показала его Питеру издали. Рисунок, видимо, так заинтересовал его, что Питер тут же поднялся с кресла и подошел к столу, за которым она сидела. Некоторое время он молча рассматривал эскиз, потом, наконец, выпрямился и сказал:
— Это лучшее из того, что ты когда-либо делала. Такое впечатление, что эта птица, живая и легкая, вот-вот взмоет ввысь.
— Да, меня всегда привлекали птицы. Когда я вижу их полет, хочется творить, хочется передать этот неуловимый момент, когда крыло плавно изгибается — взмах, еще взмах, и она парит…
— Ты сумела передать это движение.
В рисунке Эстер сочетались присущая ей композиционная простота и скромность с изысканной плавностью и гармонией линий. Это был эскиз серебряного подноса с элементами декора. На лицевой стороне выгравирована гора, увенчанная снежной шапкой, вершина уходит в небо сквозь облака.
— Я рада, что тебе нравится.
Его похвала значила для Эстер гораздо больше, чем Питер мог себе представить. Это было признанием ее таланта, совершенства ее художественного мастерства. Только теперь у Эстер появилась уверенность в себе, только теперь она полностью могла полагаться на свои силы, не оглядываясь назад и не страшась будущего. Именно к этому она стремилась всю свою жизнь.
Питер давно уже ушел, а Эстер все еще взволнованно ходила по комнате. Наконец она погасила свечу и поднялась в свою спальню. Чувствуя небывалый подъем, Эстер подошла к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался холодный весенний ветер. Смеркалось. В «Ройял Оук» было полно народа, как, впрочем, и всегда по вечерам в субботу. В этот час обычно приезжают из города подмастерья, собираются свои деревенские парни и девушки, да приходят солдаты из местного гарнизона, пестреют в толпе их красные кители, и начинается веселье. Эстер прислушалась. Этот веселый гам никогда не раздражал ее, и даже наоборот, эти звуки навевали приятные воспоминания… Юность… Джек и Марта тогда содержали гостиницу Хиткок.
На небе висела яркая луна. Из рощицы Уильям мельком увидел мать, ее светлое платье, кружевной манжет рукава и кисть руки, распахнувшей настежь обе створки, потом все исчезло в черной зияющей глазнице. Но Уильям чувствовал, что Эстер все еще стоит у окна и смотрит на улицу. Хотя он и понимал, что она его все равно не увидит, Уильям все-таки отступил назад в сень спасительной темноты, скорее из осторожности, чем из опасения, и стремглав бросился к калитке, за которой начиналась усадьба Эшдейлов. Уильям давно уже не ходил в особняк через парадный вход, так как приведенные в порядок аллеи и расчищенные садовые дорожки делали фигуру человека заметной от самых центральных ворот, а лунными ночами видно, как на ладони. Однако Уильям нашел выход из положения. Теперь он ходил через черный ход. Позади особняка Эшдейлов раскинулась огромная лужайка, выходившая под навес, где Уильям обычно и ждал Сару.
