– Ну-ну! – снова проворчала старая ведьма. – После зайдешь к ней, а пока ступай со мной.
Анхелита помогла мне прилечь и вышла следом за старухой.
Я поняла, почему старуха досадовала. Ведь сказано было слишком много. Я теперь знала, что в Мадриде кто-то желает отнять у Аны де Монтойя ее имущество; по наущению этих людей и действует старуха. Ну а ночью я наверняка узнаю все. Анхелита мне расскажет.
Я довольно скоро оправилась от своего обморока. В течение дня Анхелита несколько раз навещала меня. Я окончательно доверилась ей. Это успокоило меня. Когда доверительно относишься к кому бы то ни было, всегда легче жить. Она тоже относилась ко мне с непритворной искренней доброжелательностью. Я с нетерпением ждала ночи. Вот когда я всласть наговорюсь с Анхелитой и обо всем буду осведомлена.
Наконец она принесла мне и детям ужин. Затем мы искупали детей и уложили спать. Переодевая на ночь маленького Хуанито, я невольно рассмеялась. Анхелита подняла на меня вопросительный взгляд.
– Я смеюсь, Анхелита, тому, что я вот так, с засученными рукавами, в юбке из грубой шерсти, собственноручно купаю ребенка, а еще недавно меня одевали и причесывали, и ни о какой стирке я и не помышляла.
– В жизни бывает всякое, – дипломатично ответила Анхелита. – Но и слепой заметит, жили вы не в бедности.
Я кивнула.
– А ведь это не ваши дети, госпожа, – прошептала Анхелита, склоняясь ко мне.
– Нас не могут подслушать? – спросила я одними губами.
– Нет, я знаю точно, – тихо ответила Анхелита.
– Как ты узнала, что это не мои дети? – Я укутала малыша, уложила рядом с сестренкой и принялась тихонько пошлепывать по заднюшке, чтобы он скорее заснул.
– Сама не знаю, госпожа. Я это чувствую, но не могу объяснить.
– Да, это дети моей младшей сестры. Она умерла. Анхелита сочувственно вздохнула.
– Но если ты чувствуешь, что это не мои дети, – продолжала тревожиться я, – значит, и старуха может догадаться.
– Может, конечно. Но ведь покуда не догадалась. Старуха – злой человек. Она не видит доброго в людях. Если бы вы задумали злое, например, украли бы этих детей, она бы догадалась. Но о добром, я думаю, ей догадаться трудно. А ведь вы сделали доброе дело – спасли детей своей сестры.
– Ты так уверенно говоришь…
– Не нужно большого ума, чтобы увидеть, что вы спасаетесь.
– Не обижайся, но я позднее расскажу тебе мою историю…
– А хоть и вовсе не рассказывайте! Я обещала вам помочь и помогу. Ведь вы помогаете моей госпоже!
Ребенок уснул. Марика уснула еще раньше братишки. Я поднялась с кровати и подошла к столу, у которого на стуле сидела Анхелита. На комоде слабо светился огонек свечи.
– Давай сядем в кресла, – предложила я, – так нам будет удобнее.
Оба кресла стояли у комода. Мы сели. Я посмотрела на перевязанный палец Анхелиты.
– Болит? – спросила я.
– Уже гораздо меньше.
– Ты очень мужественная, Анхелита. И я вижу, что ты очень привязана к своей госпоже, к этой неведомой мне Ане де Монтойя…
Анхелита помолчала.
– Да, я и вправду привязана к ней, – задумчиво сказала она, – хотя это странная история. Я чувствую доверие к вам. Я расскажу вам о себе. Но начать придется с истории Аны де Монтойя.
– Что же, я с нетерпением жду. Ведь, насколько я поняла, некоторое время мне самой придется пробыть Аной де Монтойя. Значит, лучше мне знать о ней подробнее.
– Слушайте тогда. – Анхелита чуть пригнулась и обхватила пальцами заострившиеся под юбкой коленки. Теперь в ней было что-то совсем детское. Она казалась мне все более привлекательной и доброй. Глубоко вздохнув, она начала свой рассказ, который я сейчас по мере сил перескажу.
Это случилось давно. Тот, кому было суждено править испанцами, принадлежал к старой династии Габсбургов. Высокого роста, хрупкий и утонченный, одетый всегда в черное, обремененный неискоренимым благородством происхождения, юноша казался увядающей виноградной лозой среди чопорной атмосферы двора.
Всем известно, что королевские браки заключаются соображений высокой политики, но отнюдь не по любви. Юного Филиппа женили тринадцатилетним мальчиком на десятилетней французской принцессе. Казалось, новобрачные еще не вышли из детского возраста, однако старшие настаивали на том, чтобы этот брак, освященный церковью, как и положено, превратился как можно скорее в телесную реальность.
Так дети очутились на огромной парадной постели под бархатным балдахином. Перед этим воспитатели побеседовали с каждым в отдельности. Девочке было велено не сопротивляться, а мальчику было сказано, что он должен делать. Телесно он уже был мужчиной, хотя душа его еще оставалась душой ребенка.
Брак был совершен. Но то, что они сделали, наполнило детей отвращением. Теперь они всякий раз, когда им приказывали взрослые, соединялись, не испытывая друг к другу никаких чувств. Более того, яркие воспоминания о том, что они делали ночью, не давали им подружиться днем, они избегали друг друга, никогда не оставались наедине, не прогуливались по саду или по широким галереям дворца, служившего королевской резиденцией.
Так прошло немногим более двух лет. Юная принцесса забеременела. Она выглядела несчастной и растерянной. Теперь молодой супруг мог с полным облегчением не бывать с ней по ночам, ведь совокупление могло повредить здоровью будущего ребенка. Во дворце сплетничали и перешептывались. Многие придворные полагали, что вдовствующая королева, мать молодого короля, намеревается посредством интриг передать престол будущему внуку. Было ли это действительно так, осталось неизвестным. Принцесса так и не стала матерью, она скончалась за месяц до родов от какого-то недуга. Разумеется, тут же пошли слухи об отравлении, хотя причиной смерти безусловно явился ее чрезмерно юный для материнства возраст, а также хрупкое здоровье.
Филипп остался вдовцом. Он не был злым по природе. Но во время пышных похорон супруги откровенно признавался себе, что испытывает лишь чувство облегчения. Наконец-то он был свободен. Теперь он мог спокойно спать по ночам, проводить целые дни в дворцовой библиотеке и не думать о том, что он является чьим-то супругом. Вскоре скончалась и его мать. Филипп остался полновластным правителем. Канцлер, который был некогда любовником королевы-матери, несмотря на строгие нравы испанского двора, несколько раз деликатно напоминал молодому королю о необходимости женитьбы. Сначала король, хмуро выслушав советчика, коротко отказывался; затем стал отказывать ему грубо. Канцлер призадумался. Он был заинтересован по многим соображениям в браке Филиппа. Наилучшей кандидатурой ему представлялась двоюродная сестра Филиппа, австрийская герцогиня Маргарита. Ей уже минуло шестнадцать лет. Для королевской невесты она считалась даже староватой, но по крайней мере можно было не опасаться, что она скончается от первой же беременности. В этом браке были заинтересованы многие политики. Но как уговорить Филиппа?
