– Мы не можем этого сделать, – говорит Нэн после долгого тяжелого вздоха. – Я уже думала об этом. Но она прошла через весь этот ужас, чтобы отринуть связь с нами. Мы не можем подставлять себя под удар. Мы обязаны оставить ее.
– Но она же терпит страшные мучения!
– Так пусть эта жертва будет не напрасной.
В дверь раздается тихий стук. Екатерина Брэндон бросает раздраженное восклицание и открывает ее. До нас доносится ее голос:
– Да, в чем дело? – Затем она неохотно приоткрывает ее шире. – Это доктор Уэнди, – говорит она. – Он настаивает.
В дверном проеме появляется плотный силуэт доктора.
– Что такое? – спрашиваю я. – Король заболел?
Доктор ждет, пока Екатерина закроет за ним дверь, затем склоняется над моей рукой.
– Я должен поговорить с вами лично, – заявляет он.
– Доктор Уэнди, сейчас не время. Я очень расстроена…
– Это важно.
Я киваю Екатерине и Нэн, чтобы те отошли в сторонку.
– Говорите.
Доктор достает из кармана жакета бумагу.
– Дела обстоят еще хуже, чем вы думаете, – говорит он. – Даже хуже, чем думают эти дамы. Король сказал мне об этом только сейчас. Мне очень жаль, и очень жаль, что мне придется вам об этом сказать. Он подписал ордер на ваш арест. Вот его копия.
Теперь, когда это произошло, когда случилось худшее из возможного, я сохраняю полное спокойствие. Я не кричу и не плачу:
– Король подписал ордер на мой арест?
– К сожалению, это так, – официально говорит Уэнди.
Я протягиваю руку, и он вкладывает в нее бумагу. Мы двигаемся очень медленно, словно во сне. Я думаю об Анне Эскью, привязанной к дыбе, об Анне Болейн, снимающей свое жемчужное ожерелье, чтобы отдать его французскому мечнику, о Китти Говард, просящей стражу принести ей деревянный чурбак в камеру, дабы она могла потренироваться укладывать на него голову. Я думаю, что мне тоже придется найти в себе силы умереть с достоинством, и я не уверена в том, что у меня это получится. Мне кажется, что я слишком влюблена в жизнь, слишком молода, чтобы умереть. Я слишком хочу жить, слишком хочу любить Томаса Сеймура, слишком верю в завтрашний день…
Негнущимися пальцами я ощупываю бумагу, разворачиваю ее и вижу корявую подпись Генриха, которую видела уже сотни раз. Никаких сомнений нет, я вижу росчерк моего мужа, а над ним стоит надпись, сделанная рукой служки: ордер на арест по обвинению в ереси. Это правда, и это случилось наконец. Мой собственный муж отдал приказ вести против меня расследование по обвинению в ереси, и мой муж подписал его.
Ужас от происходящего настигает меня. Он не хочет отправить меня назад, в прежнюю жизнь, чтобы я закончила свои годы во вдовьей неустроенности, хотя он мог это сделать. Или же он мог просто изгнать меня из двора, и мне пришлось бы подчиниться. Он мог обойтись со мною, как с Анной Клевской, и велеть мне уехать и жить в другом месте, и я бы послушалась. Он мог сделать все, что ему было угодно, потому что он – глава Церкви и может сам решать, какой брак считать действительным, а какой расторгнуть. Он аннулировал брак с Екатериной Арагонской, хоть она и была принцессой Испании и сам папа римский запретил ему это делать.
Но король желает не просто изгнать с глаз долой и прочь из дворцов, чтобы я не просто вернула все украшения и сдала назад в королевский гардероб все платья, оставить его детей и быть ими забытой. Ему недостаточно просто лишить меня регентства и положения. Он хочет моей смерти, и за этим он обвиняет меня в преступлении, кара за которое – смерть. Генрих, казнивший двух своих жен и спокойно дождавшийся известия о смерти двух других, теперь намерен лишить жизни и меня.
Я не понимаю этого, зачем, почему он это делает? Ведь он мог отправить меня в изгнание, если возненавидел меня, после того как так сильно любил. Но он не хочет этого. Ему нужна моя смерть.
Я поворачиваюсь к Нэн, которая с еще более бледным лицом стоит с Екатериной у дверей.
– Видишь? – говорю я в потрясении. – Нэн, смотри, что он сделал. Смотри, что он хочет сделать со мною. – И я протягиваю ей бумагу.
Она берет бумагу и быстро пробегает ее глазами, пытается что-то сказать, но ее рот открывается и закрывается без единого звука. Екатерина берет из ее обессилевших рук бумагу, молча читает ее, потом поднимает взгляд на меня.
– Это работа Гардинера, – говорит она спустя пару мгновений.
Доктор Уэнди кивает.
– Да, он называл вас предательницей и еретичкой. И убеждает короля в том, что вы – змея, которую он пригрел на своей груди.
– Так, значит, мало того, что я – Ева, мать всех грехов, так теперь он сделал меня еще и змеем? – Я прихожу в ярость.
Доктор Уэнди снова кивает:
– Но у него нет доказательств!
– А они им не нужны, – доктор констатирует очевидное. – Епископ Гардинер говорит, что та вера, о которой вы говорите, отрицает власть лордов и королей, потому что утверждает, что все люди равны. И что она есть не что иное, как подстрекательство к мятежу.
– Я ничем не заслужила смерти, – говорю я и слышу, что мой голос дрожит.
– Как и все остальные, – напоминает Екатерина.
– Епископ говорит, что всякий, исповедующий ваши взгляды, заслуживает смерти. Это буквально его слова.
– Когда они будут здесь? – перебивает его Нэн.
– Как это «будут здесь»? – Я не понимаю, о чем она говорит.
– Когда они придут ее арестовывать? – повторяет она свой вопрос к доктору. – Каков план? Когда они за ней придут? И куда ее отправят?
Ее практичность не изменяет ей, и она уже отправилась к моему бюро, вытащила мой кошель и стала искать, куда это упаковать. У нее так дрожат руки, что она не сразу справляется с ключом в замочной скважине. Я кладу руки ей на плечи, будто мешая ей собирать меня в тюрьму. Я не дам свершиться аресту.
– Лорд-канцлер получил приказ арестовать королеву. Он должен будет сопроводить ее в Тауэр, но я не знаю, когда это произойдет. И я не знаю, на какой день назначен суд.
Когда я слышу про Тауэр, подо мною подкашиваются ноги, и Нэн приходится усадить меня на кресло. Я наклоняюсь вперед и сижу так, пока у меня не перестает кружиться голова. Екатерина протягивает мне бокал с элем, который на вкус кажется мне прокисшим. Я думаю о Томасе Ризли, который всю ночь собственноручно пытал Анну на дыбе и который придет сюда, чтобы отвести меня в Тауэр, на то же самое место.
– Я должна вас покинуть, – говорит Екатерина. – У меня осталось два сына, у которых нет отца. Я должна уйти.
– Нет! Не уходи!
– Я должна это сделать.
Нэн молча кивает в сторону двери, показывая ей, что она может идти. Екатерина опускается в глубокий поклон.
– Да благословит вас Господь, – говорит она. – Прощайте.
Когда за нею закрывается дверь, я понимаю, что она только что попрощалась с обреченной на смерть.
– Как вы об этом узнали? – спрашивает Нэн доктора.
– Я был там, когда они принимали это решение, составлял ему снотворное в дальнем углу комнаты. А когда менял повязку на его ноге, король сам сказал, что это не жизнь для мужчины его возраста, когда ему читает нотации собственная молодая жена.
Я поднимаю голову:
– Он так сказал?
Доктор кивает.
– Только это? Больше ничего? Больше он ни в чем меня не обвинял?
– Только это. Но разве этого мало? А потом на полу в комнате между его покоями и кабинетом Тайного совета я нашел ордер. Он просто лежал там у двери, и, как только я его увидел, отправился к вам.
– Вы нашли этот ордер? – с подозрением спрашивает Нэн.
– Да… – Его голос срывается. – О, похоже, его там оставили специально для меня.
– Ордер на арест королевы не роняют случайно на пол, – говорит Нэн. – Кто-то хотел нас предупредить. – Сестра начинает метаться по комнате, стараясь все обдумать. – Иди-ка ты к королю, – говорит она мне. – Иди к Генриху сейчас, падай на колени, ползай перед ним, как кающаяся грешница, моли прощения за свои ошибки. Проси прощения за то, что позволила себе говорить.
