Он резко поднялся и зашагал прочь по усыпанной песком дорожке. Леон был уже у самой калитки, когда сзади послышался голос Матильды:
— Откуда у вас этот шрам?
— Что? — он круто развернулся.
— Ваш шрам, — женщина, побелев лицом, показывала на его щёку. — Он ведь свежий, верно? Получен недавно?
— Пару дней назад я столкнулся кое с кем, владевшим шпагой не хуже меня, — уклончиво ответил бывший капитан, касаясь щеки рукой и невольно морщась: Эжени смогла облегчить боль и ускорить заживление, но не сумела полностью исцелить кожу, разрезанную лезвием шпаги.
— Это как-то связано с женщиной по имени Корнелия и прошлым Венсана? — Матильда поднялась со скамьи и сделала пару шагов навстречу ему. — Скажите мне!
— Нет, — честно сказал он, подходя к ней. — Любовница вашего мужа к этому непричастна.
— Но Эжени угрожала опасность? — настойчиво спросила она.
— Нет. Если кому и угрожала опасность, то только мне, но она благополучно миновала — как видите, я здесь. Хоть вы и не очень-то этому рады, — язвительно прибавил он.
— Вы можете думать про меня что угодно, но я люблю свою дочь! — вспыхнула Матильда. — Я беспокоюсь за Эжени и желаю ей счастья. Я никогда не думала, что она свяжет свою судьбу с таким…
— … с таким грубым мужланом, да ещё и бастардом? — подсказал Леон.
— … с таким опасным и непредсказуемым человеком, — закончила она. — Мне почему-то думается, что вам не составит труда убить человека, господин дю Валлон.
— Это верно, — кивнул он. — Но поверьте, я никогда не причиню вреда Эжени. Кроме того, вам не приходило в голову, что вы, возможно, плохо знаете свою дочь? Уверяю вас, она тоже может быть опасной и непредсказуемой.
— После того, что случилось пару дней назад, я уже вообще ни в чём не уверена, — потрясла головой Матильда. — Зачем, ради всего святого, ей понадобилось рассказывать мне всю правду о вас?
— Может, она хотела показать вам свою истинную суть, — пожал плечами Леон. — А может, ей просто надоело скрываться от всех. Она хотела поделиться своими чувствами с той, кого считала самой близкой — со своей матерью.
— Мы с Эжени никогда не были особенно близки, и она это знает, — покачала головой монахиня. — И она в тот день была сама не похожа на себя… — она встряхнулась, будто отгоняя от себя наваждение, и снова подняла глаза на Леона. — Зачем вы всё-таки пришли ко мне, господин дю Валлон?
— Чтобы вы не вздумали винить вашу дочь в связи со мной. Если уж хотите на кого-то злиться, излейте свой гнев на меня — считайте, что это я соблазнил невинную девушку, чтобы добраться до её богатства, — он криво усмехнулся. — Ну а если вы хоть немного верите мне, то успокойтесь: Эжени под надёжной защитой, и никакая Корнелия не причинит ей вреда. Ваша дочь любит и любима, она наконец-то снова может наслаждаться жизнью в родных краях, не боясь призраков прошлого, чего же вам ещё желать?
— Чтобы она наконец-то остепенилась, — Матильда опустилась обратно на скамью: лицо её было недовольно, но на щеках проступил лёгкий румянец. — Чтобы перестала носиться по лесам и верить в сказки.
— Сказки в здешних краях иногда становятся былью, — заметил Леон и слегка поклонился. — Что ж, надеюсь, я немного успокоил вашу тревогу и очистил в ваших глазах Эжени. Теперь я вынужден попрощаться — меня ждёт долгая дорога.
Матильда де Сен-Мартен перекрестила его на прощание — насколько понимал Леон, с её стороны это был жест наивысшего доверия и проявления симпатии. Всё время, пока он шёл по дорожке из сада, спину ему прожигал пристальный взгляд матери Эжени, и бывший капитан вздохнул с облегчением, наконец-то покинув пределы монастыря. Он сделал всё, что было в его силах, чтобы примирить мать и дочь, и теперь мог со спокойной душой отправляться в гостиницу, где его ждала Эжени, а оттуда — в её родные края и серый замок, уже ставший для него домом.
***
По возвращении домой Эжени де Сен-Мартен пришлось подробно докладывать Бомани о том, как чувствует себя его бывшая госпожа, а также отбиваться от расспросов Сюзанны насчёт визита в монастырь святой Катерины. Она заверила конюха, что Матильда, ныне сестра Тереза, находится в добром здравии, и единственное, что мешает ей наслаждаться покоем вдали от мирской жизни, — невыносимо густой запах роз, который проникает всюду. Сюзанна, как и ожидалось, заинтересовалась розовыми кустами, и большая часть рассказа Эжени о монастыре была посвящена прекрасным алым цветам и вырастившему их садовнику — разумеется, без упоминания связи этого садовника с одной из воспитанниц. Наконец, удовлетворив любопытство слуг, Эжени отправилась смывать с себя пыль и грязь и отдыхать после долгой дороги. Леон не присоединился к ней в ванной, как она ожидала, и это наполнило душу девушки смутной тревогой. Она корила себя за то, что не рассказала капитану всей правды о допплере и тем самым подвергла его опасности, за то, что не смогла полностью излечить его ранение, и теперь у Леона на правой щеке виднелся тонкий след разреза, за то, что он ради неё отправился в монастырь и перенёс немало весьма неприятных минут, разговаривая с её матерью.
Леон в эти дни был как-то особенно задумчив и ласков с Эжени, и она терялась в догадках, пытаясь понять, в чём кроется причина такой перемены. Сын Портоса очень кратко рассказал ей о своём разговоре с её матерью, и Эжени раздумывала, что же такое могла сказать её верному спутнику Матильда де Сен-Мартен. «Лучше бы он сразу уехал со мной, а не пытался в чём-то убедить мою упрямую мать!» — с горечью думала она, когда Леон в очередной раз рано утром уезжал в лес и возвращался только поздно вечером, совершенно вымотанный, и ни о каких любовных ласках не могло быть и речи.
Май между тем подходил к концу, дни по-прежнему были жаркими, а солнце ярким, но по ночам на землю спускалась блаженная прохлада. Цветы уже пахли не так сильно, в воздухе зазвучало гудение множества насекомых, безоблачные дни, наполненные дремотой и истомой, сменялись ночами, приносящими с собой проливные дожди и грозы. В одну из таких ночей, когда гром гремел особенно сильно, а молнии беспрестанно освещали небо, произошёл ряд событий, положивших начало новому приключению.
Утро после дождливой ночи было тихим, сырым и туманным. Леон снова спозаранку уехал на холмы — упражняться со шпагой, Сюзанна отправилась в деревню, узнать последние новости и сплетни от своей подруги Лили, а Бомани пошёл в лес — размять старые кости, как он сказал Эжени. Негр не так часто выходил из дома, и теперь, оставшись в замке совершенно одна, девушка вдруг почувствовала себя слабой и беззащитной. Пытаясь перебороть это чувство, она заперлась в библиотеке и принялась разбираться с письмами загадочной Корнелии, но не прошло и получаса, как внизу послышался какой-то шум, а затем она услышала голос конюха, звавший её по имени.
— Госпожа Эжени! Госпожа Эжени!
Он редко когда говорил таким встревоженным тоном, поэтому она немедленно спрятала все бумаги в ящик стола, заперла его и кинулась вниз по лестнице. Бомани стоял внизу, держа на руках что-то, что Эжени в первые мгновения приняла за мёртвое тело и ужасно испугалась, но потом увидела, что ноша конюха едва заметно шевелится и дышит.
— Боже мой, кто это? — она подбежала к Бомани и присмотрелась к лежавшему на его руках телу. Это была молодая, даже моложе Эжени, женщина, одетая в иссиня-чёрное дорожное платье, сшитое из дорогой ткани, но порядком помятое, вывалянное в грязи и насквозь промокшее. Его владелица тоже была вся мокрая — золотистые вьющиеся волосы спутались и были влажными от дождя, из прекрасного лица будто ушли все краски, длинные чёрные ресницы время от времени слегка вздрагивали, а с губ незнакомки срывались жалобные вздохи.
— Не знаю, — Бомани бережно опустил свою ношу в ближайшее кресло, и голова девушки безвольно запрокинулась, открывая длинную точёную шею, на которой виднелись следы пальцев. — Я нашёл её в лесу — она лежала за большим деревом, точно пряталась там от кого-то и потеряла сознание. У неё кровь на затылке и под ногтями — как будто её кто-то бил, душил, а она оборонялась, царапаясь. Я не смог привести её в чувство, поэтому отнёс сюда.
