Держись подальше, Лапочка
Мария Зайцева
1
Тонкие пальчики скользят по голой груди, мягко, легко. Пугливо.
— Какой ты… Твердый, словно из дерева… — голос тоже мягкий, нежный-нежный… Сладко мне, приятно. Пальчики проходятся по шее, слегка касаются щеки. Замирают.
Ну, чего ты остановилась? Давай еще! Еще!
Она словно слышит меня, опять гладит.
Черт… Когда меня последний раз так гладили? Женщина? Просто гладила, трогала, аккуратно, испуганно, словно боясь боль причинить…
Даже и не вспомнить.
Лет десять точно такого не было. А раньше… Ну, раньше и трава зеленее…
— Волосы светлые… — продолжает шептать, очарованно трогая уже двумя ладошками! Каааайф… Двойная доза кайфа! Не останавливайся только… — Красивый… Как хорошо, что ты меня не слышишь…
А вот тут ты ошибаешься, девочка. Я тебя хорошо слышу. Просто не хочу прекращать это все.
Мне не важно сейчас, кто ты: сиделка, медсестра или даже случайная посетительница, забредшая не туда. Плевать. Только не останавливайся. Пока ты трогаешь, боль отпускает. Плечо уже не дергает, мышцы расслабляются.
Надо же… Никогда не думал, что вот так тупо попаду под пулю, защищая одну маленькую рыжую лисичку. Лапочку.
Мы их называем лапочками.
Своих девушек и женщин. Или тех, кого хотим сделать своими.
Перед глазами тонкое нежное лицо с прозрачной кожей, на которой так легко плывет румянец. И веснушки. У нее на носике веснушки. Забавные. И глаза такие… Темные. Карие. Волосы рыжие, длинные. Красивая девочка. Очень. Не для меня. Но в мыслях-то можно? Кто запретит?
— Ты, наверно, спортом занимаешься, — продолжает свою исследовательскую деятельность посетительница. Пальчики скользят уже по плечу, спускаясь к предплечью. Быстро минуют область ранения. Больно боится сделать. Деликатничает. — Мне сказали, что ты — компьютерный гений. Но разве бывают такие мышцы у тех, кто целыми днями сидит за компьютером?
Бывает, крошка, еще как бывает…
Если у тебя с самого детства только два увлечения — муай-тай и коды, то все бывает.
Днем ты ходишь в школу, потом сразу на тренировку. Вечером уроки и затем на полночи — любимый комп. Нафаршированный по самое «не балуйся». Мама не в курсе, конечно же, что все бабки, которые выдаются на завтраки, на карманные, которые приплывают от дядьки в качестве поддержки единственному племяшу, все уходит на него, игровой, охеренной мощности комп и ноут.
Ноут — для дела.
Комп — для игры. Надо постоянно апгрейдить, выходят крутые игрушки, требования растут, раз в полгода — новая видюха, чтоб тянула топовые игры на максималках. Это постоянные траты. Бабки, бабки, бабки…
Наращиваешь постепенно, незаметно. А потом в какой-то момент смотришь — а ты ничего так уже боец. Серьезных чуваков уделываешь. И бабки уже не требуются от родных. Потому что сам рубишь столько, что твой дядька-прокурор очень сильно бы удивился. Если б узнал, конечно.
Твой смешной ник «Демон», придуманный в пятом классе для серьезности и взрослости, да так и не поменянный, неожиданно перестает вызывать смех у соперников по играм. И у конкурентов.
Потому что, когда у тебя из под носа уводят серьезного клиента, верней, он сам уходит, потому что Демон — лучший, уже как-то не до смеха.
А я даже и не обращал внимания на всякую подводную шелупонь, делал то, что нравится, погружался полностью.
Днем — школа и спорт. Ночью — коды и игры.
Кайф.
И так каждый день. Каждый месяц. Каждый год.
В муай-тай не заметил, как мастера спорта получил.
В интернете — как стал самым востребованным спецом по кибербезопасности и одним их самых популярных игровых стримеров.
Говорят, когда увлекаешься чем-то, то успех для тебя вторичен.
Главное, кайфовать от того, что делаешь.
Я кайфовал. Погружался. Тонул. Все, что угодно. Только, чтоб не выныривать. Только, чтоб не на поверхность.
— Знаешь, — тихо и доверчиво продолжает посетительница, лица которой я почему-то не хочу видеть. Не хочу всплывать на поверхность. Опять. — Я ведь даже не поняла ничего. В подъезде, когда ты кинулся к этому… Я словно в трансе была, не смогла осознать… Твоя мама сказала, что ты… Должен прийти в себя. А ты все не приходишь… Тебя скоро увезут отсюда, я слышала, твой дядя и мама разговаривали. А меня… Меня могут уже сегодня отправить… Я боюсь, что больше тебя не увижу, не смогу поблагодарить…
Последние слова ее тонут в дрожи.
А я, похоже, понимаю, кто тут сидит и трется о меня.
Рыжая лисичка, которую я умудрился спасти сегодня… Или не сегодня? Сколько я валяюсь уже? Да хрен его знает…
Лисичка с длинными волосами и розовыми губками, не знающими краски. С наивными карими глазами. Лапочка. Могу ее так про себя. А в лицо… Нет.
Такие лапочки не для таких, как я. Ей лучше держаться от меня подальше. Для ее же блага.
— Ну что, проснулся он?
О, а вот и маман заявилась.
Пальчики пугливо убираются, и мне остается только чуть сильнее сжать губы в протесте. Черт, ну неужели так сложно оставить меня одного?
Вернее, не одного, а с маленькой рыжей лапочкой. Пусть бы еще своими пальчиками поиграла… Может, до какого интересного места доигралась бы. Хотя, это уже бред…
— Нет, почему-то не хочет просыпаться, — растерянно шелестит голосок, — я переживаю, все ли хорошо? А вдруг…
Голос прерывается так резко, словно Лапочка себе рот ладошкой закрывает, опасаясь даже сказать о своих опасениях.
— Сходи за врачом, пожалуй, — командует мать.
И Лапочка послушно идет. Она вообще послушная. Наверно. Должна такая быть…
Мысли об этом приятны, и я даже на секунду-другую допускаю в голову вполне себе горячие картинки…
— Хватит притворяться, — голос маман спокоен и холоден, — вижу, что давно уже не спишь.
Черт…
Никогда не мог ее обманывать.
Насквозь видит. Единственная из всех знакомых мне женщин.
Открываю глаза. Смотрю на нее.
Даааа… Даже ранение единственного ребенка и грозящая ему гипотетическая опасность не могут ее выбить из колеи.
Идеальная прическа а-ля Гейс Келли, волосок к волоску, строгий брючный костюм, минимум макияжа и украшений. Ольга Савинова всегда считала обилие декора дурновкусием.
— Привет, мам.
Голос хрипит и вообще плохо слушается. И сушняк.
— Дай попить.
Она наливает из графина воду, помогает мне сесть, поддерживает аккуратно, затем подает стакан:
— Немного.
Пью, кайфуя от вкуса воды, нереального, сладкого. Сколько же я провалялся, если во рту такая сушь?
— Сколько я?..
— Со вчерашнего дня, — спокойно отвечает маман, а затем прикладывает прохладную ладонь ко лбу. И я едва сдерживаю себя, чтоб не потянуться за ее лаской, как котенок, что трется ушами о гладящую руку. Ладонь, помедлив немного, отстраняется.
Маман невозмутима.
— Как ты себя чувствуешь? Сейчас врач придет.
— Нормально.
— Плечо болит?
— Да.
— Ну и правильно. Должно болеть. Действие препаратов завершается, капельницу надо сменить.
— Не надо обезболивать больше.
— Да. — Она смотрит на меня серьезно, словно прикидывает, выдержу ли. Словно сомневается.
А меня опять бьет от этого. Внутренне, конечно. Внешне я давно уже ничего не показываю.
Просто вспоминается некстати, как она вот так же смотрела на меня перед соревнованиями. Словно сомневалась, выдержу ли, пройду ли дальше, смогу ли победить…
Как меня это бесило! Как выводило!
И я выдерживал, проходил, побеждал. Только для того, чтоб из ее глаз сомнения убрались! Мне ей, наверно, стоит сказать «спасибо» за это?
Но почему тогда внезапно те осторожные лапочкины прикосновения и ее неприкрытое восхищение в голосе кажутся гораздо важнее, гораздо ценнее?
Вырос, что ли, наконец?
Маман явно настроена еще что-то сказать, но дверь открывается, впуская врача и следующую за ним рыжим хвостиком Лапочку.
