Словно подготавливая удачный кадр, Хоуп разложила на покрывале еду. Покончив с этим, она отпила еще вина. Если так пойдет и дальше, скоро ей не будет дела до того, тут он или нет… она будет слишком пьяна, чтобы замечать что-либо!
Легкомысленный свист привлек ее внимание. Мелодия, показавшаяся ей отдаленно знакомой, словно плыла в воздухе.
Насторожившись, Хоуп ждала. Возможно, кто-то пристал к берегу и высадился на остров, пока она была в доме и не слышала лодку. Иногда сюда заезжали туристы, не сознававшие, что это — частная собственность.
Арман остановился на опушке справа от скалы. Мотив, который он насвистывал, замер на его губах, когда он увидел ее, насторожившуюся, подобно маленькой нимфе, под дубом. Она чувствовала опасность, хотя и не знала, где ее источник. Фейт. Нет, Хоуп. Хоуп, что была так похожа на его возлюбленную, Фейт. Она и вела себя очень похоже на Фейт: снаружи сплошная бравада, а внутри — нежность и медовая сладость. Несмотря на ее бесстыдную дерзость, он видел любовь в ее глазах. И глубина чувств, испытываемых ею, говорила ему куда больше, чем любые из сказанных ею слов. И это тоже было так похоже на его Фейт.
Он надломил сухую ветку, которую держал в руке, чтобы обратить на себя ее испуганный взгляд.
Сначала она неуверенно озиралась, затем чего-то испугалась, а затем — возможно, и сама этого не заметив — приятно удивилась, увидев его.
— Эй! — позвала она. — А я думала, вы исчезли.
Он сардонически поднял дутой бровь.
— И куда бы это я девался?
— Назад, в скалу. — Она могла только попробовать предположить.
— Так ты думаешь, я появился оттуда? — Он стоял уже у края расстеленного для пикника покрывала, наклонив к ней голову и расслабившись. Но она чувствовала, что от него исходит напряжение.
Она кивнула.
— Думаю, да. С тех пор как я себя помню, мне всегда казалось, что эта скала — живая. Казалось, она знает меня, защищает, а иногда даже заботится обо мне.
— Но ты не полагала, что это может быть не просто скала, а душа человека? Мужчины, который сильно влюблен?
Она опустила глаза, уставившись на бутылку с вином.
— Никогда, — сказала она и отхлебнула еще вина, чтобы скрыть свое смущение. Напиток приятно согрел горло и желудок, заставив все ее тело расслабиться.
Арман уселся перед ней на покрывало, вытянув стройные длинные ноги. Между пальцами он все крутил сломанный прутик.
— Не позволяй истинным чувствам и серьезным переживаниям смутить себя, chérie. Они так же важны для души, как и настоящая любовь, — сказал голос, что грел ее, как подогретое виски.
Она улыбнулась.
— Будто сказано настоящим французом.
— А почему же нет? — возразил он. — Я ведь и есть настоящий француз.
Она быстро наклонила голову, пряча улыбку.
— Вы совершенно правы. — Все французы, с которыми ей доводилось встречаться, чем-то напоминали Армана.
— Почему ты улыбаешься? И почему пытаешься скрыть это?
Ее глаза невинно расширились.
— Кто, я?
Его черные брови сошлись на переносице.
— На острове есть еще кто-нибудь?
— Честно говоря, нет, — призналась она, затем подумала: возможно, пришло время просветить его немного, рассказав кое-что из текущих событий. — Видите ли, давно уже укоренилось мнение, что французы своенравны и влюблены в любовь. Они также известны своим шовинизмом.
— Что это такое — шовинизм?
— Это слово образовано от имени одного из ваших соотечественников, Шовена. Он был солдатом, безгранично преданным Наполеону и его делу. С тех пор слово стало обозначать преувеличенный патриотизм или, в сегодняшнем мире, любое преувеличенное чувство. Женщины часто употребляют это слово, говоря о мужчине, откровенно утверждающем свое превосходство.
Его нахмуренное лицо стало еще серьезнее.
— Я ничего об этом не знал, — жестко сказал он, — и никогда не слышал о Наполеоне.
— Охотно верю. — Она потянулась, чтобы дотронуться до его руки, и он сжал ее пальцы. — Извините, я забыла. Наполеон был бригадным генералом, затем стал императором Франции — все это произошло в самом начале девятнадцатого века. Но видите ли, мне немного трудно вспоминать историю: в университете у меня не было особого интереса к этому предмету. И то, что я могу вспомнить, гораздо меньше того, что я забыла.
— Ты училась в университете?
Она кивнула.
— Да. В университете штата Мэриленд.
— Что же, все женщины учатся в этом университете или только некоторые?
Она улыбнулась.
— Почти половина учащихся во всех учебных заведениях — женщины. Особенно на первых двух курсах.
В комичном недоумении он поднял брови.
— Женщины учатся в тех же университетах, что и мужчины?
Она покивала, улыбаясь все шире.
— Когда-то давно в Америке женщины посещали школы только для женщин. Но теперь это изменилось, теперь мы можем даже жить с мужчиной, который нам нравится, не выходя за него замуж. Собственно говоря, многие из моих университетских подруг жили с мужчинами, пока учились. Женщины перестали быть только племенными кобылами Они могут наслаждаться равной, с мужчинами свободой, включая и сексуальную.
Арман выпрямился.
— Но это же неправильно! Как же эти женщины могут смотреть людям в лицо, не опасаясь позора?
Хоуп тоже выпрямилась.
— При чем тут позор? Что более стыдно: мужчине жить с женщиной или женщине жить с мужчиной?
— Ответ, разумеется, совершенно очевиден. Позор падает на женщину — за то, что она допустила подобное. У нас есть название для таких женщин, и оно не из приятных! — властно закончил он.
— Я вижу, наши взгляды из вопрос о совместном образовании расходятся, — медленно проговорила она. — В любом из этих случаев нет ничего позорного. Как только молодые люди становятся совершеннолетними, выбор — это их дело, и ничье больше.
Хоуп видела, что Арман старается сейчас переварить информацию, которая — по крайней мере с его точки зрения — была невероятной.
— Ты умеешь читать?
Она поморгала при такой резкой смене темы, но ответила:
— Да. Каждый в США должен посещать школу, пока ему не исполнится хотя бы шестнадцать лет. Затем все, кто хочет, могут продолжить образование в колледже или университете. И мужчины, и женщины.
— Поразительно, — пробормотал Арман, размышляя над услышанным. Затем он встретился с ней глазами. — Ты будешь мне читать, — сказал он, словно подводя итог их беседы.
— Читать? — Неужели перед ней сам Шовен собственной персоной? Голос ее прозвучал жестко от переполнявшего его сарказма. — И что же вы хотите, чтобы я вам читала?
