свесив ноги вниз. Сделал первую затяжку, выдохнул дым, запрокинул голову и посмотрел наверх, где на ночном небосводе мерцали звезды. Я не понял, о чем задумался, но глаза, в которых ощущался песок из-за постоянного недосыпа, начали слезиться. Я опустил голову, выдохнул дым и уставился куда-то вдаль, где поблескивали светом многочисленные улицы и дома моего красивого города.
Я вновь увлекся десятками домов, которые никак не изменились за четверть века. Они все так же тоскливо стоят и устало о чем-то молчат. Я перевел взгляд на немногочисленные светящиеся окна, где порой мелькали силуэты людей. Мозг в такие моменты всегда начинал фантазировать: кто-то в одной из квартир радуется коту, которого подобрал на улице; кто-то проводит вечер с любимым человеком, обнимается с ним, о чем-то мечтает; кто-то, так же как я, целыми днями сидит за монитором и уже давно не видел солнечного света из-за вечно закрытых штор; а кто-то медленно остывает в ванной с красноватой водой. Я смотрел на все эти дома и думал о том, как много людей живет в них, как много из них совсем скоро бесславно умрут; так ничего и не добившись, они проживают одинаковые, как под копирку, не запоминающиеся жизни. Ужасно осознавать, что ты проживаешь точно такую же жизнь, а может быть даже хуже. Ужасно осознавать, что я умру, что все умрут, что большинство людей забудут через несколько лет, а эти чертовы дома все равно останутся, они так и будут стоять и уныло молчать, своим обшарпанным фасадом и побитыми в некоторых местах окнами рассказывать чьи-то истории в панельной прозе.
Я сделал еще одну затяжку, выпустил очередной клуб дыма. Мысли снова унеслись куда-то далеко-далеко…
Раньше почему-то именно в моменты моего страшного отчаяния мать начинала пить. Не знаю, совпадения ли это были, или у нее какой-то сигнал в голове срабатывал, что вот именно сейчас нужно обратиться в отвратительное животное, забывающее все какие бы то ни было нормы морали, но всякий раз она угадывала. Я старался всем видом показать, что у меня крайне паршивое настроение, что меня не нужно сейчас трогать, но ведь пьяному человеку не объяснишь, что лучше меня сейчас оставить, что вот это ты делаешь неправильно и проч., и проч. потому что человек оный совершенно тупеет. Потому ее придирки превращались в откровеннейшую чушь: дескать, вот опять пришел, опять спугнул моего любимого кота, как ты мне надоел и т. д., и т.д. и т.п. Однажды она даже пыталась меня побить какой-то деревянной шваброй. Помню, как рыдал, а она все равно продолжала. А на другой день… На другой день она сказала, что лучше бы я не рождался. Я понимаю, что эти слова были сказаны спьяну, в порыве гнева, но какая к черту разница!? Они были сказаны, а значит она об этом думала. Ведь не зря говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Она-то наверняка забыла это на следующий же день, а мне до того эта материнская фраза в душу запала, что я ее никак забыть не могу. Вот уже пять долгих лет. Да и, наверное, я ее никогда не забуду. С тех пор я часто думал об этом. И, кажется, она была права…
После очередной выходки с ее стороны я решился; написал гневнейшую записку, где просил обвинять в своей смерти ее, где всю свою душу наружу вывернул, где все, что думал о ней написал, одним словом – выговорился; мать же тем временем пьяная лежала на диване и курила; подле дивана были разбросаны окурки, бутылки, тарелки с объедками и сгоревшими спичками.
Помню свои дрожащие руки, помню холод стали. И помню, что на лице не было ни слез ни даже страха. А дальше мне не хватило сил. Я и сейчас смерти не боюсь, я к ней совершенно равнодушен. Поскольку жизнь уподобилась смерти, смерть мне представляется неким возвращением к жизни или как минимум отдыхом и избавлением от страданий. На том свете наверняка будет лучше. Где-то ведь должно быть лучше?.. Я побоялся именно боли, потому что жутко ее не люблю. По этой причине через полтора года я купил у одного знакомого с рук травматический пистолет (для самообороны естественно). Он и сейчас лежит у меня в пальто. В конце концов все закончилось тем же самым. Мой мозг начал вести борьбу с сердцем и победил – я не нажал на спусковой крючок. Но тогда я воспринял это как знак, что мне рано умирать, что у меня еще есть какое-то особое предназначение. Правда теперь, когда я так и не нашел цели своего существования, мне кажется, что та осечка нужна была для того, чтобы подольше надо мной поглумиться. Но надежда, как говорится, умирает последней. Вот он, девиз моей жизни – живи и надейся! Пока сердце стучит – я буду жить и надеяться.
Я очнулся, когда понял, что скурено уже больше половины сигареты. Вынул ее изо рта и посмотрел на тлеющий огонек умирающего табачного изделия, затем потушил его. С трудом поднявшись, не чувствуя от холода рук, я пошел обратно в свою квартиру. Там я взглянул на часы – полночь. Спать осталось примерно часов шесть, быть может и пять. Потому, скинув все лишнее, я рухнул в кровать.
Через полчаса я стал ощущать приход долгожданного сна. Мысли все более путались, сознание куда-то провалилось.
Этой ночью мне снился сон. Сон об одном из лучших моих друзей. Как правило, таких людей бывает всего лишь два-три человека в жизни каждого.
Мы общались с Димой еще с самого раннего детства по причине знакомства наших матерей. В те годы мы не осознавали в полной мере того, что дружим. Скорее это было вынужденное знакомство. Тем не менее мы нормально общались и практически не конфликтовали, играли и бегали по коридорам наших квартир вместе. По-настоящему мы сошлись в школе, оказавшись по велению судьбы в одном классе. В младших классах это все те же игры, совместное выполнение или списывание каких-нибудь уроков. В старших – сближение настоящее, идеологическое. Дима не только сходился со мной во многих вопросах, но и словно являлся моим собственным отражением. В те времена я испытывал сильнейшую грусть, но вместе с тем, как ни странно, надежду, поскольку я не был одинок в своих чувствах.
Однажды ночью, когда мы с ним курили на улице, он сказал мне с невеселой усмешкой: «Забавно. Мама говорила
