Флинг лишь испуганно покачала головой, словно бы впервые слыша об этой жуткой истории.
— Он сказал мне: «Твоя мать всегда умудрялась испортить себе отдых». Он сказал эти слова мне! — Глаза Другой сверкнули отцовским гневом, хотя она унаследовала от Рендольфов их бархатные оленьи глаза.
Флинг была поражена.
— Не очень-то чутко с его стороны, — сказала она и поморщила носик, словно кто-то сунул ей в лицо тарелку с подпорченными сардинами.
— Чутко? Папу можно обвинить в чем угодно, только не в чуткости. Он блестящ и упорен, красив и изворотлив, вечно не в ладах с правдой и по-мальчишески самовлюблен, он восхитителен и безжалостен, и я люблю его. Совсем как ты. Может быть, я лишь понимаю его немного лучше, но ведь я его и знаю намного дольше. — Другая спустилась на колени на выложенной треугольником паркет — в свое время Кингмен выгнал нескольких укладчиков, пока не добился необходимого рисунка. — Пойми, у нас сейчас страшные неприятности. Теперь у него долг в несколько сот миллионов.
Голос ее звучал ласково, она потерлась щекой о щеку своей лучшей подруги, мачехи, которая была старше ее на каких-то пять лет.
— Он сражается изо всех сил, чтобы удержать в целости свою разваливающуюся на кусочки империю, и будет делать все, что необходимо в такой ситуации. Только не бросайся с балкона, ладно? Если ты его захочешь, он вернется.
Флинг крепко обняла Другую. И когда это близорукий, круглощекий ребенок, с которым она впервые сидела на презентации аромата «Флинг!», успел превратиться в милое создание, исполненное мудрости и вселенской нежности? В мягкую женщину, отважную и элегантную одновременно? Флинг вдруг захотелось стать такой же, как Другая.
— Я ни о чем таком и не подозревала. Мне казалось, дела идут как нельзя лучше, «Кармен» бьет все рекорды…
— Все так, но ведь папа хочет владеть всей Вселенной! Поедем со мной в Уотч-хилл. Банни, ее родители, компания студентов Йельского университета — чем не общество? Поиграем в теннис, поплаваем. Все будет чудесно.
— Но это твои друзья…
— И твои поклонники. Я тебя ни на минуту не оставлю, стану твоей тенью, как позапрошлым летом в Греции, помнишь? — Они обе захихикали. Другая тогда ходила за Флинг как тень, повторяя каждый жест, перенимая все привычки Флинг, и вот так, не сводя с нее глаз, случайно свалилась за борт яхты, бултыхнулась в воду. Флинг пришлось бросаться в море на выручку новоприобретенной дочери.
— Нет, поезжай одна. Мне должно еще немного поплохеть, прежде чем станет лучше. Вот увидишь, я стану прежней. — И Флинг поцеловала Другую в щеку.
— Вообще-то ты слишком хороша для него, Флинг. Мужчины ведь на самом деле не ценят женщин, готовых пойти на жертвы ради них.
— Как, однако, ты не любишь мужчин, Другая! А ведь я даже не знаю до сих пор, были ли у тебя дружки или нет!
— Мне читали курс мастера своего дела. — Она схватила отцовскую ручку «Паша» и пристроила ее между пальцами, изобразив доктора Корбина с трубкой. — Доктор Корбин — супермилый и к тому же физически привлекательный мужчина. Корбин приложил все свои силы, чтобы на долгие годы отбить у меня интерес к мужчинам. Мне было лет тринадцать, если не ошибаюсь, когда он мне сообщил, что «мужчины, деточка, облагодетельствуют тебя сифилисом и лобковыми вшами». У меня начались кошмары, будто я прихожу на свидание и обнаруживаю на себе гигантскую вшу, а тут еще папа, присылающий омаров и прочую экзотическую гадость из «Лютеции». Потихоньку-полегоньку все мужчины начали ассоциироваться у меня с насекомыми и ракообразными. Ну, и сам папа, я же видела, как он смотрел на всех хорошеньких женщин! Помнишь, как я застала вас на презентации: папа с фотомоделью противоположного пола, пышущей, как и он сам, здоровьем? Я тогда неделю не могла в себя прийти! Чтобы окончательно отбить у себя охоту к мужчинам, я прочитала все, что могла найти ужасного и страшного о них в библиотеке Вессара. Этого мне хватило по горло.
— О-о, Другая! Как бы я хотела быть такой же образованной, как и ты.
— Я достану для тебя книги, милая моя мачеха. Но одно усвой сразу: не разыгрывай из себя папиного жертвенного ягненка. Мужайся!
Флинг захохотала.
— Что тут смешного?
— Я вспомнила о втором мужчине, которого люблю, — Фредерике. — Она уже весело смотрела на Другую, и обычное озорство заиграло в ее ясных, небесно-голубых глазах. — Ты права. Мне надо мужаться, обретать ясность мысли, не позволять чувствам править мною, а сердце вынуть из груди и пришить к рукаву.
Флинг все это пропела, заражая своим настроением Другую.
— Нет, ты видела когда-нибудь мужчину с сердцем, пришитым к рукаву?
Другая выпрямилась, как солдат, возглавивший атаку под Сан-Хуаном. Даже без грима, в спортивной подростковой одежде, с коротко стриженными волосами, оставлявшими лицо открытым, она производила впечатление фемины, женщины эпохи Святого Валентина.
— Будем учиться мыслить по-мужски! Вот, Другая, возьми сигару!
Флинг протянула ей малахитовую с золотой инкрустацией шкатулку, принадлежавшую когда-то председателю компании «СОЛОМОН БРАЗЕРЗ» с кингменовскими контрабандными сигарами. Кингмен обожал вещи, принадлежавшие прежде другим важным персонам. Он коллекционировал эти талисманы, как будто надеялся, что часть могущества и удачливости их бывших владельцев перейдет к нему. Безделушки богачей былых времен были иконами, на которые он молился.
— Позволь предложить тебе огоньку, приятель. — Флинг чиркнула одной из серебряных кингменовских зажигалок от «Картье» — миниатюрным Беддл-Билдингом с сапфиром в качестве крышки. Другая закашлялась от дыма — она была женщиной девяностых, которые не курят, не пьют и не едят мяса.
— Бренди? — Теперь уже дочь открыла бутылку «Курвозье» и до краев наполнила два бокала.
— Мыслить по-мужски! — И они, не сговариваясь, как пара «рейнджеров», ринулись напролом через библиотеку к настенному платяному шкафу Кингмена, длинному, как пассажирский вагон, и пропитанному ароматами престижного клуба для мужчин. Журнальные обложки с кингменовскими портретами, вставленные в рамки, делали шкаф похожим на панцирь черепахи. Эта комната была отделана первой во всем доме, поэтому, наверное, и осталась самой изысканной — со стофутовыми ковровыми дорожками, уводящими в туалетную комнату, с панелями красного дерева, с бейдермьеровскими полками, где стопками были сложены рубашки и шерстяные шарфы. На медных подставках для обуви выстроились несколько сотен пар сапог, ботинок, туфель. Флинг схватила с подставки пару сапог и начала втискивать в них ноги, хотя ей этот размер был явно маловат. Сбросив на пол махровый халат, в который она все эти недели куталась, как ребенок в одеяло, она натянула кингменовские заказные подштанники от Сулки. Чистый, стопроцентный хлопок гладко заскользил по ее младенчески нежной коже.
