— Мама! Мамочка, прости, пожалуйста! — Том вцепился в нее обеими руками и легонько затряс. — Мам, я глупость сказал, прости!
— Я тебя люблю, — глухо проговорила Кэтрин. — Очень сильно люблю. И мне плевать сейчас на биологию, как никогда в жизни.
И вот уже позади осталось это стремительное и рваное пересадками бегство: такси, автобусы, попутки. В последнем «пункте» перед Огденом Кэтрин купила видавший виды микроавтобус и загрузила в него кое-какую мебель, утварь, белье, — в общем, все, что полагается иметь при себе приличной женщине при переезде: нечего давать пищу кривотолкам. Оттуда же она позвонила профессору Роунсону, единственному человеку, которому доверяла абсолютно, и попросила его загладить инцидент с ее исчезновением в больнице и переслать по факсу ее рекомендации. Он очень волновался за нее и журил по-отечески, но просьбу выполнил быстро, и благодаря этому Кэтрин потом без проблем устроилась на новую работу.
Они жили в Огдене уже почти месяц, и Кэтрин постепенно приходила в себя. Иногда ей начинало казаться даже, что все события последнего года ей привиделись в муторном кошмаре. Она была бы рада поверить, что это так, но до сих пор вздрагивала всем телом от резких звуков и испытывала безотчетный, тупой страх, когда долго не видела Тома.
Она точно знала, что уже никогда никого не полюбит, но это не пугало ее. Жизнь без любви… Что ж. Когда-то она именно к этому стремилась: жизнь без любви, жизнь во имя науки, во имя чужих жизней. Все возвращается на круги своя. Она уже попробовала иначе, с любовью. Сначала была любовь, а потом — ад. Спасибо, хватит. Дальше она попробует как-нибудь по-другому. Благо у нее по-прежнему есть любимое дело… и Том.
У Кэтрин до сих пор в голове не укладывалось, как Дэвид мог дойти до мысли отказаться от Тома. Он ведь его искренне любил. Раньше, по крайней мере. Пока был в своем уме. Он так сильно хотел ребенка, сына… Кэтрин пыталась забеременеть с первого года замужества — не получалось. И снова не получалось. Она ненавидела эти белые палочки — тесты на беременность. Во сне ей виделись тесты с двумя красными полосками. В действительности всегда была одна. Они проверились — Дэвид оказался стерилен.
Это был крах. Катастрофа для них обоих. Кэтрин страстно желала стать матерью, Дэвид мечтал стать отцом, но этим простым желаниям не суждено было сбыться. Может быть, еще тогда с ним произошло что-то непоправимое? Кто знает, да и какая разница? Все равно все получилось так, как получилось. И, наверное, даже к лучшему. Ведь у нее теперь есть Том, чудесный мальчишка с тонкой, сложной душой, не по годам разумный, невозможно переменчивый. И он ее любит. Так что не совсем она и без любви…
Кэтрин хотелось бы, чтобы сейчас была весна. Весной так здорово мечтать о будущем, весна дает силы, чтобы начинать что-то новое, большое, прекрасное, вроде новой жизни. Но впереди ее ждет конец лета и осень, а значит, снова придется собрать волю в кулак и справляться самой. Без всякого весеннего вдохновения.
От этих мыслей, пришедших перед сном, Кэтрин расплакалась. Первые ее слезы в Огдене…
На работе она еще не освоилась до конца, но Кэтрин знала, что это лишь вопрос времени, причем времени небольшого. Это была маленькая больничка: в городишке, подобном Огдену, большой и не нужно. Кэтрин с ее специализацией взяли в штат с превеликой радостью. Онкохирург — человек, который, увы, нужен даже в Огдене.
Она проснулась утром в этот вторник со странным ощущением — как будто была растением, пережившим засуху. Сил ни на что нет, но в истомившемся, исчахшем теле все еще теплится жизнь, и ясно уже, что жизнь эта — останется, а значит, хочешь не хочешь, а нужно делать, что положено природой: ловить листьями капли благословенной влаги, высасывать ее из почвы корнями, наполняться соком, расправлять стебель, выпускать новые листья. Может быть, когда-нибудь удастся расцвести и заплодоносить.
Все-таки инстинкт жизни — сильнее всего на свете.
Она удивлялась тому, что эта неуловимая перемена в ее отношении к себе и миру произошла будто помимо ее воли. Или же те усилия, которые она так долго прикладывала, чтобы вернуть себе хоть какое-то подобие внутреннего равновесия, наконец принесли плоды?
Кэтрин торопливо приняла прохладный душ и еще больше ощутила свое сходство с тем самым растением. Что-то в ней очень-очень любит воду, особенно холодную, особенно когда ее много…
Она вышла в кухню и принялась жарить омлет, чтобы порадовать сына. Том его любит и не любит тосты, предпочитает мягкий хлеб. Ее новая посуда уже успела стать привычной, а это добрый знак: неизбежно, неотвратимо все будет хорошо. Теперь — точно. Она пустит здесь корни, она будет жить и радоваться… Господи, что же с ней произошло? Что происходит и еще произойдет? Кэтрин замурлыкала себе под нос легкомысленную песенку, которую помнила еще из детства, и была в этом абсолютно искренна.
— Том! То-о-ом! Вставай! — закричала Кэтрин, когда завтрак был готов.
И сама себе удивилась: она никогда так прежде не делала. А ей всегда хотелось. В этом есть что-то от простой, не обремененной многочисленными правилами жизни, по которой Кэтрин долго, с отрочества, тосковала. И кто сказал, что нужно говорить всегда тихо? Глупости! Она у себя дома на кухне, а не на официальном банкете после медицинского симпозиума, и незачем ей строить из себя чопорную леди. Можно наконец-то стать попроще. Можно уже! Можно делать очень многое из того, что так долго оставалось для нее «за закрытой дверью». Ключик-то от этой запертой двери теперь у нее в руках!
И здорово, что у нее теперь домик в один этаж. В трехэтажном домище, в котором они жили с Дэвидом, кричи не кричи, а все равно никого не дозовешься.
Позади нее по полу прошлепали чьи-то легкие босые ноги. Том обнял ее:
— Привет, мам!
— Привет, соня! — Кэтрин обернулась и чмокнула его в макушку. — А ну марш в ванную! Живо, живо!
— Ну, мама! Сейчас же каникулы, что ты меня гоняешь?
— Выспишься после моего ухода, если захочешь. В чем я, правда, сильно сомневаюсь. Ну же, давай беги!
Том что-то проворчал и вышел из кухни нарочито медленным шагом.
— Это будет необыкновенный день, — задумчиво проговорила Кэтрин себе под нос.
И она даже не подозревала, насколько ее интуиция права.
Они с Томом позавтракали под невнятное, но бодрое бормотание телевизора. Утренние программы — они всегда такие, вроде бы ни о чем, но заряжают хорошим настроением. Когда начался блок новостей, Кэтрин щелкнула пультом. Дэвид всегда смотрел по утрам новости, а она их ненавидела: ей хотелось в начале дня подумать о своих делах, о Томе, о пациентах и больнице… В общем, о том, что непосредственно касается ее. Ведь от того, что она отвлечется на события мирового масштаба, ее собственные проблемы не станут решаться быстрее и эффективнее!
