постаревший, жуткий какой-то… Щёки впалые, нос сломан, сросся плохо. Кожа серая… Умер. В две тысячи двенадцатом. В тюрьме, где отбывал срок.
Вот так вот.
Теперь ты знаешь, Алевтина Румянцева, что ты должна изменить в своей жизни.
- Садись, Миш, пообедай, - сказала парню рассеянно. – А я пойду отдохну немного. Что-то мне… не очень хорошо.
В груди всё ныло, как будто расковыряли старую рану. Приложив руку к сердцу, я пошла в коридор, услышала сзади:
- Тётя Аля, вам, может, скорую вызвать?
- Нет, Миш, всё в порядке. Это нервы, просто нервы.
В комнате я почесала Фриду по макушке и прилегла на диван. Машинально покрутила браслетик на запястье, подумала: когда же это случилось? Когда Коля ступил на скользкую дорожку? Или он всегда по ней ходил, балансируя над пропастью? И как помочь ему? Как спасти?
Закрыв глаза, натянула покрывало на ноги, обняла руками плечи. В каком году всё пошло не так?
19 января 1991 года
- Фрида, отстань, - протянула сонно, ощутив, как горячий язык шершаво лижет лицо. Но противная собака не унималась. Надо встать и вывести её… А так не хочется, так лень…
Усилием воли я всё же открыла глаза. Собака торчала надо мной, жарко дыша в нос. Всеми четырьмя лапами на одеяле. На хрустящем от крахмала пододеяльнике! Фрида никогда такого себе не позволяла!
- Лима, - прошептала я с умилением. Лима моя, первая моя, самая любимая собака!
Она взвизгнула от радости и полезла целоваться – мокрым языком в губы! Я рассмеялась, затормошила собаку, от чего Лима зафырчала, как испуганный енот, и повалилась на кровать, задрав все четыре лапы в воздух. Я почесала и лысоватенькое пузо, и густую шерсть на груди, и шею за ушами, чувствуя при этом такой прилив окситоцина, что чуть не разрыдалась. Лима моя!
Но пора вставать. Во-первых, Лиму надо гулять, а во-вторых, мне нужно узнать, в каком я году. Раз первая собака ещё жива, значит, между восемьдесят восьмым и девяносто четвёртым. Спихнув собаку с кровати, я откинула одеяло и осмотрела себя. О, уже не нулёвочка, уже двоечка! Встала, прошлёпала босыми ногами по полу и открыла дверцу шкафа. Из зеркала на меня глянула заспанная девчонка с длинной косой и пухлыми губами. Сколько мне тут? Лет пятнадцать. Значит, девяносто первый год.
Прекрасно!
Великолепный год, ага. Лучше не бывает. Путч, денежная реформа, войны… Развал СССР и как следствие – полная анархия…
Но я не буду об этом думать. Надо спасать Колю!
Настенный календарь, с которого я оборвала листок, вежливо проинформировал меня, что сегодня суббота, 19 января 1991 года. Отлично, значит, в школу не идём и форма может висеть на плечиках до понедельника. Занятий на скрипке тоже не будет, ибо Азалии Эдуардовны уже нет в живых. Кто же был после неё? Я застыла, пытаясь вызвать в памяти имя следующей преподавательницы. В той, прошлой жизни после старушки больше никто меня не учил скрипке, потому что я отказалась от музыки. А теперь, когда я поменяла прошлое, у меня появилась Анна Петровна. Да, точно, Анна Петровна Демидова, то ли потомок, то ли однофамилица знаменитых промышленников. Я даже увидела её будто вживую: полную, статную, с высокой причёской, с массивными серьгами в ушах…
Занятия скрипкой у нас три раза в неделю, а в выходные Анна Петровна не принимает учеников, ибо проводит время с больной мамой и не менее больной бабушкой.
Лима деликатно коснулась мокрым носом моей руки. Я отмерла, погладила собаку по голове:
- Идём, идём, дай мне одеться, Лимуха!
Собака всё поняла, отряхнулась и с цокотом когтей по паркету пошла к двери. Нажимать на ручку она научилась давно и самостоятельно. Лима вообще была безумно умной, не сравнить со всеми остальными моими овчарками. Всему училась с полуслова, буквально с полувзгляда! И никогда не забывала.
Я напялила на себя свитер, джинсы, привычной рукой отдёрнула шторы. Ожидала увидеть снег, но увидела только грязную мокрую слякоть. Зато ничего с неба не падало, и это придало мне сил. Я быстренько закрутила волосы в хвост, в гульку, погладила футляр скрипки, проходя мимо, и вышла из комнаты в гостиную.
- Да не будет реформы, Надя! Они не решатся, понимаешь?
- Дима, я тебе говорю совершенно точно, - мама отпила глоток кофе и со звоном поставила чашку на блюдце. – Мне сказала Лидочка, а Лидочка сам знаешь, с кем встречается. Мне же не надо тебе объяснять! Так вот Лидочке её ухажёр сказал совершенно точно: на днях будет реформа.
- Лидочка встречается с Павловым? – ехидно спросил папа, отложив вилку и зажав нож в кулаке. На кончике ножа трепетал кусочек яичницы. Лима, сидевшая между родителями перед столом, гипнотизировала этот кусочек взглядом, чуть приоткрыв пасть. Были видны её меленькие нижние зубы – они почему-то показались мне такими трогательными…
- Доброе утро, родители, - сказала я весело, садясь за стол. Мама автоматически бросила мне:
- Иди умойся, Ляля. Нет, Дима, Лидочка встречается не с Павловым, но её ухажёр очень близок к аппарату. Но если ты не хочешь меня слушать, не слушай. Пожалуйста. Сам потом убедишься, что я была права.
По пути в ванную я машинально слушала и удивлялась, о чём они говорят. А потом меня словно током ударило. Реформа! Мы тогда потеряли очень много денег! И даже Валю пришлось уволить, потому что у нас не хватало доходов платить домработнице. Именно тогда Валечка и начала челночить. Именно из-за этого её и убили…
Поплескав в лицо холодной воды – мне внезапно стало очень жарко, - я вышла снова к столу и всё думала, думала, думала. Как же сказать папе? Ему надо обязательно сказать! Во-первых, деньги терять очень плохо. У папы сердце стало пошаливать после этой чёртовой реформы. А во-вторых… Валя. Надо спасти Валечку, она добрая, она очень добрая и вообще – почти член семьи!
- Реформа… - фырчал папа, кромсая яичницу на мелкие кусочки. Несколько всё же упали на пол, и Лима набросилась на них, как будто дома её не кормили мясом и кашей. – Аля, почему собака ест с пола?!
- Папочка, ты главное не волнуйся, пожалуйста, - быстро ответила я. – Пусть ест, не убудет. А мама права. Реформа будет. Кстати, уже на следующей неделе.
- Алевтина, ты опять вмешиваешься во взрослые разговоры! – строго буркнул он.
