— Поосторожней, — сказала она один раз, положив руку на его. — Не будь грубым. — Она засмеялась, чтобы смягчить этот выговор. Ее смех шокировал его. Кажется, она чувствует себя слишком непринужденно.
— Тебе нравится? — прошептал он.
Она не ответила.
— А? Нравится? — настаивал он.
— Все нормально.
Он взвесил этот ответ, и его движения вдруг стали механическими, несвязанными.
— Ты когда-нибудь…
— Ой, ну тебя с твоими вопросами, — сказала она, но ее голос был ласковым.
Затем, к его крайнему изумлению, она свободно выпрямилась и уверенно обняла его, за пять или шесть секунд утолив все его страдания за сегодняшний день. Он всхлипнул.
Несколько мгновений они лежали молча, а затем Мери заговорила.
— Я действительно должна идти, сказала она.
— Послушай. Подожди, — сказал он и запнулся. — Я… Ты сердишься на меня?
— Нет. Почему я должна на тебя сердиться? Я думаю, ты очень милый.
— Правда?
— Да. Но ты не очень-то хорошо вел себя с Элис.
— Элис? — повторил Вито тупо.
— Да, Элис Мартулло. Послушай, я лучше пойду. Будет лучше, если я спущусь вниз одна. Ладно?
— Конечно. До встречи.
Она помахала ему рукой и исчезла.
Вито сидел, прислонившись затылком к стене, сгорбившись. Ему были видны дома на другой стороне улицы. Сейчас он чувствовал себя спокойным, отдохнувшим. Но вместо страдания теперь было чувство смущения и удивления. Лениво он отыскал глазами фасад своего дома. Затем оживился и нашел окна квартиры 4-Б. Свет был включен, и жалюзи были повернуты так, что он почти мог заглянуть в комнату. Неожиданно он увидел какое-то движение, фигуру, бело-золотое пятно, двигавшееся за маркизой. Его безмятежность как рукой сняло. Он сидел, положив подбородок на колени, и смотрел, смотрел. Глаза начали слезиться от напряжения. Наконец свет погас. Он вытер лицо и пошел домой.
Было почти двенадцать часов, когда Айрис положила трубку.
Теперь я в этом уверена, подумала она. Я знаю, что схожу с ума. Я слишком одинока. Слишком много говорю сама с собой. Сначала я распустила хвост перед шестнадцатилетним мальчишкой, а теперь…
Почему я вообще позволила ему уговорить себя на это? Почему не сказала, что больна, что должна навестить мать или что-нибудь еще? Да все что угодно.
Умоляющий голос Гарри все еще звучал у нее в ушах. Даже слова, которые он говорил, казались влажными, как будто вместе с ними в ее ухо проникали и пот его рук, и сырой воздух телефонной кабины.
Бедный Гарри, подумала она. Бедный, сломанный, испуганный, красивый, малодушный болван. Со своим детским профилем и мягкими маленькими руками и ногами, со своим сердцем и скромной манерой говорить с этим сумасшедшим акцентом — Тулса, штат Оклахома. Бедный Гарри. Она обнаружила, что злость стихает.
Почему она вообще вышла за него замуж? «Представитель артиста.» Агент.
— Кто его знает, — сказала она вслух. — Кто его знает, черт возьми?
Они жили вместе, если это можно было назвать совместной жизнью, напомнила она себе, ровно два месяца.
Должно быть, я была пьяна или одинока. Или и то, и другое. А-а — она пожала плечами. Какая разница, почему она вышла за него замуж.
Наверно, потому, что мне было его жалко. Глупо, не правда ли?
Тогда почему я позволила ему уговорить себя на недельный контракт в Ньюарке? Почему я должна его выручать? Я что, обязана ему?
Ну, конечно, это еще не решено, напомнила она себе. Я не обещала ему, что я это сделаю. Я сказала, что подумаю.
Однако в глубине души она знала, что ей придется связать себя этими обязательствами. Смутные мысли, образы бегства пронеслись у нее в голове. Она всегда может уехать из города. Может заболеть. Может…
Почему она должна ломать заведенный порядок? Она почувствовала, что злость вновь растет. Почему она должна ломать эти три драгоценных месяца, чтобы в течение недели работать в бурлеске? Мысленно она произнесла эти слова с крайним раздражением. Это все для нее уже позади. Она звезда. Она не выступала в бурлеске уже три года. Нигде, кроме фешенебельных ночных клубов и больших отелей.
Это было бы… Она поискала слово. Деградацией, черт побери!
Ну и что из того, что он попался? Ну и что из того, что девочка его бросила? Если он должен выполнять условия контракта, это его дело. Ну и что, что он кончен, как агент. Он все равно был вшивым агентом.
Неожиданно она обнаружила, что расхаживает по комнате, и остановилась. Почему я чувствую себя такой несчастной?
— Успокойся! — сердито сказала она себе. — Черт с ним со всем. Сейчас же успокойся.
Выступление должно состояться через пару месяцев. Тем временем Гарри, возможно, найдет кого-нибудь другого, чтобы заткнуть эту дыру. Он может найти какую-нибудь другую звезду, которая будет с ним работать. Зачем беспокоиться об этом сейчас?
Он говорил так, как будто бы он в ужасе, подумала она. Как будто бы он стоял на коленях. Она улыбнулась.
Сегодня Вито тоже стоял на коленях. Поднимал ее шпильки, стоя на коленях. Он был неотразим. Она вновь улыбнулась и вспомнила, как наступила ему на руку. Это должно было бы раззадорить его, подумала она. Он не знал, как близко…
Боже! Она остановилась и подошла к зеркалу.
Я горю, мальчик.
Она отвернулась, не в силах глядеть на свое отражение в зеркале. Это смущало ее. Как будто ее поймали… Но она не могла закончить мысль.
Так помоги же мне, Господи, я горю. Сгораю. Я хочу его сейчас. Прямо здесь, на ковре, на полу. Она сглотнула. Выражение ее собственного лица удивило ее. Это было серьезное лицо, злое хмурое и в то же время робкое, испуганное. Она выключила свет и пошла в ванную. Приняла снотворное и затем вернулась в спальню.
Сидя на краю постели, она начала расчесывать волосы — медленно, энергично. Это занятие успокоило ее.
А почему бы и нет? Она обнаружила, что слова как-то находятся. Почему и нет? Возможно, он девственник. Даже определенно. Должен быть. Она может поспорить.
Она бы разрешила ему положить голову к ней на колени — и мысленно почти ощутила теплую тяжесть его головы у себя на коленях. Она бы положила руку на его щеку, затем ее пальцы соскользнули бы к его горлу…
Подожди, сказала она себе. Кому это надо? Он же мальчик, ребенок. Неловкий, порывистый, истеричный. Кому это надо…
Но как только она вызвала в воображении образ Вито — неопытного, перевозбужденного, исступленного юного любовника, она поняла, что от этого он вовсе не кажется менее желанным. Наоборот, это заставило ее еще больше захотеть его.
Именно это и привлекало ее больше всего. Она поняла: Это был бы акт насилия. Но особого насилия. Не грубого, ужасного, жуткого. А медленного, нежного, ласкового, тонкого насилия, столь искусного и столь коварного, что это было бы насилие не только над телом, но и над умом.
