– А ты собираешься побыстрее донести об этом своему papa?
– Чтобы он решил, что я увидела тебя здесь в хрустальном шаре в своей классной комнате? Я не смогла бы ничего ему рассказать, не выдав себя. И я не ябеда. Что ты здесь делаешь?
– Ем траву твоего отца, – ответил он, отбросив стебелек. – И наслаждаюсь одиночеством. По крайней мере, наслаждался.
– В прошлое воскресенье я видела тебя в церкви.
– А мне показалось, что ты и не думала смотреть.
В церкви она высоко задирала свой маленький нахальный носик и подчеркнуто не глядела в его сторону.
– Я и не смотрела. Я слышала тебя. Как ты распеваешь псалмы. Фальшиво.
Это была гнусная ложь. Он даже рта не раскрывал.
– Ничего ты не слышала, – он бросил на нее хмурый взгляд.
– Зато на тебя смотрели все остальные девушки. Они считают, что ты ну очень эффектен.
Она засмеялась, и это был звонкий, чарующий смех, а не женское хихиканье, так режущее мужской слух.
– А ты так не считаешь.
– Думаю, нет, – едко ответила она. – Если ты будешь смотреть на людей так, как смотришь сейчас, то к тому времени, как тебе стукнет двадцать, ты превратишься в бурбона, и тогда вообще никто не будет считать тебя эффектным. Помоги мне спешиться.
Это было сказано с аристократической заносчивостью, предполагавшей, что он будет бежать и падать.
– Может быть, – грубо бросил он, – мне не нужна твоя компания?
– Тогда возвращайся в свой собственный парк. Помоги мне спешиться.
Он поднялся и неохотно двинулся к ней. Насколько он помнил, она была на три года младше его. Какой мужчина его возраста, обладающий чувством собственного достоинства, будет интересоваться двенадцатилетней?
Но, снимая ее с дамского седла, он обнаружил, что она оказалась не совсем плоскогрудой. У нее были грудки-бутоны, почти незаметные под амазонкой. Но он почувствовал их, когда она поневоле прижалась к нему, слишком быстро скользнув вниз вдоль его тела.
– Ой! – засмеялась она.
– Упс! – одновременно с ней пробормотал он… черт побери, он надеялся, что не покраснел. Он снова нахмурился.
Она была совсем крохотулькой. И едва достигала его плеча. Впрочем, за последние три-четыре месяца он изрядно вытянулся. Если она и собирается подрасти, то пока этого не произошло. Внешне она все еще была ребенком, даже если уже не чувствовала себя им.
Черт побери, его друзья по школе подняли бы его на смех, если бы видели, что он тратит драгоценный день каникул на эту худышку.
– Сто лет здесь не была.
– Не ты одна.
– Сегодня ты не нырял. У тебя сухие волосы.
– С дерева ныряют только дети.
– А ты теперь уже не дитя, – она склонила голову набок так, что перо ее малюсенькой шляпки коснулось плеча. – Как вижу, нет. Ты больше не пират, не капитан корабля и не воин-викинг. Хорошие были дни, правда? Подходи и садись. Расскажи мне о себе.
– А как же этот? – указал он на коня.
– Пегас? – засмеялась она. – Доводилось ли тебе слышать более тривиальную кличку для коня? И менее подходящую? Он тихий, как мышка, и будет спокойно пастись здесь, пока я не соберусь домой.
И она села на траву близ реки, вытащила булавки из шляпки и отбросила ее в сторону, потом поджала колени и расправила юбку на ногах, прежде чем обхватить их руками. Она положила голову щекой на колени и пристально посмотрела на него. Он сел рядом, скрестив ноги.
– Я скучала по тем дням, когда мы были детьми. Я скучала по тебе, Реджи, – с тоской сказала она.
Ну как он мог признаться ей, что он полностью забыл те дни, забыл ее. И не вспоминал, пока она не появилась перед ним верхом на лошади.
Ее губы изогнулись в улыбке, в глазах заплескалось веселье.
– Ты забыл о моем существовании, не правда ли? Мальчишки – противные, безалаберные создания. Но, с другой стороны, у вас хватает, чем забивать голову, не то, что у нас. Ты учишься в школе и, думаю, у тебя много друзей. Я уверена, что они у тебя есть, потому что иногда твои mama и papa находятся здесь, а тебя нет, хотя в школе каникулы. Расскажи мне о школе.
Он пожал плечами.
– А, тоска зеленая.
– Глупости! В мальчиках есть нечто, заставляющее их считать, что выражать энтузиазм по поводу чего-либо и демонстрировать любые другие чувства, кроме презрения и недовольства, недостойно мужчины. Это очень непривлекательно.
– Я и не пытаюсь привлечь тебя.
Они помолчали.
– Ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила она. – Если так, то я уйду. Даже, несмотря на то, что это ты не на своей территории.
Он повернул голову и посмотрел на нее. Она действительно была хорошенькой маленькой штучкой. Сейчас она вся одни большие, задумчивые синие глаза.
– Анна, – начал он и почувствовал себя ужасно глупо, потому что не знал, что сказать дальше. Он и забыл, что имел обыкновение называть ее так, потому что имя Аннабель казалось ему слишком девчачьим.
Она улыбнулась.
– Ты единственный, кто звал меня так. Помнишь тот день, когда я взобралась на дерево, и потребовался час с лишним чтобы спуститься с него? Никогда больше я не была так напугана.
Он действительно помнил. Удивительно, но он помнил, как у него тряслись колени при мысли, что ему придется проявить героизм и лезть на дерево, чтобы спасти ее, чтобы помочь ей спуститься вниз. Но она сделал это сама, без единой просьбы или мольбы о помощи.
– Помню, – ответил он.
– Ты сказал мне, что я храбрая. Это самый прекрасный комплимент, который я когда-либо получала. Возможно, до сих пор.
Она засмеялась.
– У тебя была привычка, – припомнил он, – ловить рыбу и отпускать ее назад. Будто девчонка.
– Я и есть девочка, – ответила она и их взгляды встретились.
Он почувствовал возвращение той неловкости, которую ощутил, когда снимал ее с лошади и ее тело, опускаясь, скользнуло вдоль его. Ему стало жарко, дыхание перехватило.
И это из-за нескладной девчонки, которая задирала нос, когда видела его в церкви.
Ее левая щека, та, которую он мог видеть, вдруг залилась румянцем. Возможно, она тоже вдруг ощутила неловкость.
– А я влезу на вершину дерева быстрее тебя, – вдруг заявила она.
– Это ребячество, – бросил он.
Но она вскочила и понеслась к дубу. Подбежав к нему, стала быстро взбираться. Перед ним мелькнули тонкие ножки, обутые в сапожки для верховой езды, и краешек белой юбки из-под амазонки.
С минуту он наблюдал за ней. Он надеялся, что она не застрянет на полпути или, хуже того, наверху. Он надеялся, что она не станет взывать о спасении.
Но он знал, что взывать она не будет.
