– А ты в меня не влюблена, не так ли? – мягко спросил он.
– Нет. Я считаю тебя привлекательным, при виде тебя мое сердце бьется сильнее, я теряю голову и начинаю сходить с ума от желания. Когда ты касаешься меня, я словно таю внутри. Но ведь это не любовь, да, Генри?
Он посмотрел на свою чашку с кофе и поставил ее на стол.
– Ты хочешь, чтобы я ушел?
– Нет, – беспомощно сказала она. – Я хочу знать, как мне в тебя влюбиться. Как сделать, чтобы и ты полюбил меня.
– И тогда все будет в порядке?
С легкой улыбкой она покачала головой.
– Не знаю. Возможно, я слишком много думаю. Слишком многого хочу.
– Но это лучше, чем, хотеть слишком малого.
– Да.
Посмотрев на него через стол, заглянув в его глаза, которые отказывались говорить с ней, она ощутила, как желание и тяга к нему снова зашевелились у нее в груди. Жажда, которую, казалось, она никогда не сможет утолить.
– Люби меня сейчас, Генри.
Его глаза потемнели, сверкнули, он усмехнулся.
– Потому, что секс – это все, что от меня можно поиметь?
– Нет, потому что… потому что это все, что у нас есть. Впрочем, неважно…
Порывисто поднявшись на ноги, она повернулась, чтобы уйти. Он встал, поймал ее за плечи, развернул и привлек к себе. Крепко и жадно.
– Здесь? Сейчас? Прямо на полу? – грубо спросил Генри.
Внезапно испугавшись, потому что перед ней был словно совсем незнакомый ей человек – опасный, сексуально одержимый, – она замотала головой, подняв на него умоляющие глаза.
Но он не обратил никакого внимания на ее взгляд, опрокинул ее на пол, прямо на холодный кафельный пол, и лег сверху. Потом расстегнул на ней рубашку, властно развел ее руки в стороны, когда она попробовала его остановить, и обнажил ее грудь.
– Генри, не надо!
– Надо.
Наклонив голову, он дотронулся до губ Гиты своими, ожидая ответной реакции, и получил ее. Возбужденная, жаждущая, охваченная стыдом и желанием, она вернула ему поцелуй, прижала к себе, позволила ему делать все, что ему хотелось с ней делать. Позволила уничтожить остатки своего внутреннего спокойствия. Он использовал язык, руки, даже шелковистость своих волос, чтобы возбудить ее. И когда она почти всхлипывала от жгучей страсти, умоляя его о пощаде, он наказал ее за высокомерие.
После, лежа на ней, поддерживая свое тело на локтях, он раскинул ее темные гладкие волосы по прохладным плиткам пола и взглянул в ее разгоряченное лицо.
– Ждешь, чтобы я извинился? – тихо спросил он. Она слабо помотала головой.
– Нет, – кивнул он, – потому что ты хотела именно этого. Мы оба хотели именно этого. Я тебя возбуждаю. Ты меня возбуждаешь. Вот, что так любит в тебе камера. Твою чувственность, твою сексуальность. Ту тебя, что спрятана внутри. Ту тебя, которую ты не хочешь выпустить наружу, потому что это тебя пугает. Не меня ты боишься, Гита, а свою натуру – боишься выпустить ее наружу, чтобы она тебя не поглотила.
– Нет.
– Да. Внутри тебя спрятана великолепная, страстная женщина, и она жаждет вырваться наружу, она мечтает стать свободной. Ты ведь не можешь полностью, самозабвенно отдаться наслаждению, не так ли? Знаешь почему? В глубине души ты чувствуешь себя виноватой, потому и настаиваешь, что между нами должно быть что-то большее. Наслаждайся этим, Гита, получай удовольствие. Не так много людей, способны чувствовать то, что чувствуешь ты. Вырази это. Скажи всему миру.
– Ты же не станешь этого делать.
– Нет, но я никогда не стану, и подавлять себя и выдумывать для этого оправдание.
– Ты мужчина. Мужчины и должны быть такими. Но не женщины.
– Глупости. Я вовсе не призываю тебя быть неразборчивой и ложиться в постель с каждым желающим тебя мужчиной. Но надо уметь наслаждаться тем, что имеешь. Перестать ощущать себя виноватой, за это наслаждение, за то, что жаждешь удовольствия – древнего, как само время.
– С тобой.
– Да. Со мной.
– Ты такой… такой бесстрастный! – воскликнула она. – Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?
– Чувствую. Желание.
Внезапно он расслабился, злость, словно испарилась из него. И он улыбнулся. Легкой, открытой, обаятельной улыбкой. Улыбкой, которой она раньше не видела.
Я могла бы тебя любить, сказала она ему молча. Я могла бы. Если бы ты разделил со мной все – мысли, чувства. Нет, он этого не сделает. И она, в самом деле, боится любить его. Потому что он не из тех мужчин, что способны, на ответную любовь. Элегантный, сильный, сложный. Далекий. Такой мужчина всегда принадлежит кому-то еще.
– Твои родители умерли, когда ты была еще ребенком, верно?
Настороженная, не понимая, к чему он клонит, она кивнула.
– Как и у Люсинды. И тебя вырастила тетка?
– Да.
– Она была религиозной?
– Нет, не особенно.
– Старой девой?
– Да…
– И очень правильной. Так ведь, Гита?
Отвернувшись, она посмотрела в стену.
– Да.
– Поэтому ты и чувствуешь себя виноватой, ведь все это: секс, наслаждение – не освящено узами брака. А с тем своим любовником ты тоже чувствовала себя виноватой?
– Нет, – натянуто сказала она.
– Потому что ты считала, что любишь его? – спросил он еще более мягко.
Она снова испытующе посмотрела ему в лицо и неохотно кивнула.
– Но в меня ты не влюблена, и поэтому все предрассудки маленькой Гиты тут же всплыли на поверхность.
– У «маленькой Гиты» вовсе нет никаких предрассудков. У «маленькой Гиты» есть… – Но что? Что же есть у маленькой Гиты?
– …предрассудки, – негромко закончил он за нее. – Знаешь, на самом деле это позволительно – получать удовольствие от секса. Не считай, что ты ведешь себя, как дешевка, Гита. Или, как доступная женщина.
– А ты так не думаешь?
– Нет. Подавлять свои чувства – вот что дурно.
– Но я не подавляю!
– Ты просто несчастна. Забудь о своих тревогах, Гита. Наслаждайся.
– Так, как это делаешь ты? Без чувств? Без привязанности?
– Не будь дурочкой.
Дурочкой? Означало ли это, что он что-то чувствует к ней? Вглядываясь в его глаза, охваченная надеждой, она спросила:
– Значит, все-таки есть? Есть ко мне какие-то чувства?
– Конечно. Мне почему-то не приходило в голову, что ты можешь быть настолько беззащитной и неуверенной. Перед камерой ты выглядишь утонченной, соблазнительной, и взгляд твоих глаз намекает на волнующие возможности. Ты кажешься искушенной, будто знаешь все правила этих игр.
– Значит, вот что это такое? Всего лишь игры? – печально спросила она.
Он снова улыбнулся.
– Нет, Гита. Страсть – это чудесно, великолепно. А с тех пор, как ты оказалась здесь, ты стала выглядеть мальчишкой-сорванцом, с которым и весело, и интересно.
Она вздохнула.
