Тошнотворная волна поднялась изнутри, начинаясь где-то в желудке и дрожью распространяясь по телу.
– Лейси.
Он приближался, она инстинктивно отпрянула и чуть ли не взвизгнула глухим от боли и слез голосом:
– Нет, нет! Не надо! Пожалуйста!
Последнее слово она скорее простонала, чем выкрикнула. Голос ее пресекся, посеревшее лицо исказилось, потому что боль снова взорвалась у нее внутри. А потом она увидела по его лицу, как он изумлен, и осознала, что вытворяет. Она же теперь зрелая женщина, а не ребенок. Как можно опускаться до подобной истерики? В конце концов, что он может сделать им с Джессикой? Ведь Джессика уже не малое дитя, которое можно было бы отнять у матери. Она взрослый человек.
Позади нее снова раздался голос Льюиса, и в его вопросе она услышала отчаянную мольбу:
– Скажи мне, Лейси. Она – мой ребенок? Я должен это знать.
Лейси набрала в легкие побольше воздуха. Потом сделала еще один глубокий вдох. Какой смысл в лжи и увертках? Всю сознательную жизнь она гордилась своей честностью.
– Биологически – да, она твой ребенок! – выкрикнула она. – Но во всех остальных отношениях – нет, она мой ребенок, только мой. Ты даже не знал, что она должна появиться на свет… тебе было все равно. – Она замолчала, в ярости на себя за то, что с такой легкостью сдалась перед натиском эмоций.
– Я не собираюсь отнимать ее у тебя, Лейси, – раздались тихие слова Льюиса. Они лишь подтвердили то, что она и так знала: она выдала ему свой безотчетный страх, свой ужас перед его намерением стать между ней и Джессикой. – Я здесь совсем не для того. Видит Бог, как неприятно мне произносить эти слова, но я был бы рад, если бы она оказалась не моей дочерью.
Он был бы рад, если бы Джессика оказалась не его дочерью. Лейси недоверчиво воззрилась на него, оцепенев от злости или даже ярости. Ей понадобилась не одна секунда, чтобы осознать свою непоследовательность. Откуда взялась эта злость за высказанный им отказ от Джессики? Ведь минуту назад ее приводила в ужас одна мысль, что он может заявить на дочь отцовские права.
– Если ты боишься, что мы станем предъявлять к тебе какие-либо претензии… – холодно начала она.
Он тут же прервал ее, проговорив:
– Не будь смешной, Лейси, – чем заставил ее обратить на него полные горечи глаза и вызывающе бросить:
– Тогда что? Дело в твоей жене?.. Детях? Не хочешь, чтобы они узнали? Неужели ты до такой степени стыдишься нас… нашего брака и того, что я, твоя нежеланная жена, родила от тебя ребенка? Если ты так сильно не хотел этого ребенка, нужно было быть поосторожней. Только, если мне не изменяет память, ты, казалось, так же радовался возможности иметь детей, как и я. На самом деле…
– У меня нет жены и детей.
В тихих словах прозвучала такая мука, что Лейси замолчала.
– Послушай, может, присядем? Я… – Он неловко двинулся к ней, и она нахмурилась, заметив, что он слегка хромает.
– Ты ушиб ногу? Давай… – Ее реакция была инстинктивной и чисто по-женски заботливой; однако Лейси растерянно замерла, когда он шагнул еще раз, но назад, как будто защищаясь от нее.
– А, ерунда. – Он был резок, почти груб, он отталкивал ее… снова отталкивал, поняла она, заливаясь краской стыда.
– Гостиная там, – показала она на дверь из прихожей. – Проходи, устраивайся, а я пока заварю чай.
Пить ей особенно не хотелось, но требовалось время, чтобы свыкнуться с ситуацией. Мозг ее, должно быть, полностью осознал, что присутствие Льюиса никоим образом не связано с ней самой, с их прошлыми супружескими отношениями, с их близостью любовников. Но тело упрямо отказывалось признать эту правду. Ее тело…
Ее тело реагирует на реальное присутствие Льюиса точно так же, как оно реагировало в снах, вынуждена была с горечью признать Лейси, вбегая на кухню и поспешно закрывая за собой дверь.
Голова у нее все еще болела, но тошнотворный ужас, охвативший ее при мысли, что Льюис собирается забрать у нее Джессику, уже прошел.
Удивительно, как легко она поверила его словам. Ведь у нее нет ни малейшей причины вообще верить ему.
Чайник вскипел, она заварила чай и поставила чашки на поднос. Зайдя с подносом в гостиную, она увидела, что Льюис стоит у окна, рассеянно потирая левое бедро. Услышав стук двери, он обернулся, пошел к ней навстречу, взял у нее из рук поднос и спросил, куда его поставить, а потом сделал комплимент насчет обстановки в комнате:
– У тебя всегда был дар придавать дому тепло и уют.
Она не сводила с него темных от боли глаз. Все ее самообладание улетучилось, едва она заметила за его словами мрачную серьезность, увидела на его лице странное, торжественное выражение.
Ей показалось, что находиться здесь вместе с нею мучительно для него.
– Значит, сомнений нет: Джессика – моя дочь.
Тяжелая как свинец интонация почему-то заставила ее вздрогнуть.
Не в силах вымолвить ни слова, она лишь кивнула.
– Тогда я должен кое-что рассказать тебе. Я сам не знал об этом до того, как мы поженились, иначе я бы никогда… У меня то же самое врожденное заболевание, от которого страдает Майкл Салливан. Мне как-то удалось избежать обычных тяжких симптомов этой болезни, от которых, как правило, мальчики умирают еще в детстве. Но тем не менее я – носитель болезненного гена, и более чем вероятно, что и Джессика – тоже.
Лейси невольно приподнялась в кресле, движимая всепоглощающим желанием подойти к нему, обнять, как маленького Майкла, прижать к себе и успокоить тихими, ласковыми словами: она рядом, она любит его – и все будет хорошо. Потом она очнулась и рывком откинулась назад, на спинку кресла. Ее начало трясти – не столько от его признания, сколько от того, что открылось ей теперь со всей очевидностью. Оказалось, что годы не имели никакого значения, что ее сердце просто на время заледенело – сердце юной девушки, навечно отданное ему одному. Но нет, не может она все еще любить его. Он для нее – чужой человек; физически, может, и нет, но во всем остальном…
– Я понимаю, каким это должно быть для тебя ударом. Мне понадобилось двадцать лет, чтобы привыкнуть к этой мысли, но я все еще не забыл, что почувствовал, когда узнал правду. Я понятия не имел, что ты ждешь ребенка. Я думал… – Он помолчал. – Джессике обязательно нужно сказать.
Лейси потребовалось несколько секунд, чтобы вникнуть в его слова. Она была все еще под впечатлением своего собственного горького открытия. Что это значит – «узнал правду»? Каким образом он ее узнал? Почему же он ничего не рассказал тогда?
– Видит Бог – меньше всего мне хотелось передать свою болезнь невинному младенцу, а потом нести ответственность за чьи-то страдания… Этого не должно было случиться. Если бы я только знал, что ты беременна…
