Небо было бирюзовым, нежно-голубым, пронизанным золотыми лучами солнца, чуть рассеянными среди мелких жемчужно-белых облаков, стремительно проносящихся мимо. Облака предвещали дождь. Дженни уже знала, какой здесь дождь. Мутная стена воды, низвергающаяся с небес. Зато когда дождь кончался, все мгновенно преображалось. Никакой серой хмари, никакого полумрака. Снова яркое солнце, снова бурная изумрудная зелень, сверкающая бриллиантами дождевых капель…
Дон Фергюсон вырос за ее плечом бесшумно и неожиданно, и Дженни подпрыгнула, схватившись за сердце. Дон с некоторым усилием заставил себя не смотреть на эту прекрасную пышную грудь.
— Ох, вы меня напугали!
— Виноват. Может, я попробую подойти еще раз?
Синие глаза обежали всю ее фигуру, и Дженни едва не рассердилась. Этот человек волновал ее, волновал и будоражил, а если он будет появляться так незаметно, то рано или поздно без труда прочтет на ее лице все тайные мысли…
— Вы уже здесь, так что незачем.
Могучие загорелые руки Дон скрестил на груди, словно бессознательно прикрывался от нее. Дженни поспешно отвела взгляд от этих рук. Сильных, красивых, уверенных рук… Как они ласкают? Как трогают?
— Как вам здесь?
— Прекрасно. Немыслимо. Восхитительно. Нереально. Я бродила по саду и мысленно расставляла столы. Теперь там бродят ваши парни и расставляют их на самом деле. Хотите знать, что я думаю? Этот сад слишком прекрасен, чтобы пускать сюда толпу наряженных снобов.
— Среди них будут не только снобы.
— Все равно.
Она была так немыслимо хороша, так сексуальна, так напоминала языческую богиню с разметавшимися золотыми кудрями, что Дон едва мог заставить себя следить за ее словами. Все в нем кричало: останься здесь со мной, рыжая! Будь моей любовью до скончания дней, а это недолго, потому что даже если ты останешься со мной, я очень скоро умру от ревности. К небу, что простирается над тобой. К солнцу, что ласкает твою белую кожу. К птицам, что смеют петь для тебя. К цветам, что осмеливаются припадать к твоим ногам…
И как он мог думать о маленьких темноволосых куколках? Вот — богиня. Вот — женщина, которая ему подходит.
— Мой суровый босс! О чем задумались?
— Сам не знаю. Ну расскажите, что еще приходит вам в голову при взгляде на наш дом?
— Он прекрасен и практически совершенен. Может быть, я изменила бы дизайн внутреннего дворика. Там белая стена, а цветы по ней так и вьются. Мне представляется что-нибудь нефритово-зеленое, с прожилками. У меня есть один знакомый художник…
— Спасибо, нет.
— Это не МОЙ парень. Строго говоря, он вообще ничей. Он — гей.
— Господи, откуда у вас такие знакомые! О чем вы сейчас думаете?
— О том, что на небе скоро зажгутся звезды, и все здесь станет еще прекраснее.
А он, Дон Фергюсон, суровый ранчеро и Властелин Леса, думает о том, как прекрасно было бы заняться с ней любовью под этими звездами!
— Вы когда-нибудь справляли здесь Рождество? Я даже не представляю Рождество без снега…
— Давным-давно. Когда мама была жива. Я плохо помню.
— И ель была?
— Наверное… Да, конечно была. Не совсем ель. Пиния. Елок тут нет.
— И под ней лежали подарки?
— Не пойму, с чего это вы вспомнили про Рождество в начале лета?
— Просто так. У нас ведь праздник. Нужен какой-то неожиданный ход. Вот я и подумала — пусть в Доме на Сваях впервые за много лет опять будет Рождество. Поставим во внутреннем дворе вашу пинию, положим подарки… В списке гостей много семейных пар, надо полагать, дети тоже приедут?
— Наверное, я как-то не…
— Представляете, какой для них будет сюрприз! Подарки под елью, то есть, под пинией!
Зеленые глаза лучились, на алых губах играла мягкая и счастливая улыбка. Дону все сильнее хотелось ее поцеловать.
Такую женщину должны любить дети. Абсолютно все. И она не будет с ними сюсюкать, но зато станет возиться с ними, играть, носиться по зеленой траве, выслушивать их маленькие, но Самые Важные Секреты на Свете, а если они расплачутся, будет вытирать им слезы и утешать…
Спокойнее, Дон Фергюсон. Подумай о чем-нибудь суровом, сдержанном и истинно мужском. Например, о ранчо на излучине, откуда сегодня прискакал Рейнальдо и сообщил, что пегая кобыла жеребится…
Пегая кобыла несется вскачь, а за ней — жеребец. Они прекрасны и свободны, и нет на свете ничего, что могло бы помешать их любви, ибо таково предназначение природы — любить и дарить новую жизнь…
Лицо Дона помрачнело так резко, что Дженни посмотрела на него с тревогой.
— Босс, я вас и в самом деле начинаю опасаться. У вас сейчас такое лицо сделалось, как будто вы собираетесь взять меня за шкирку и сбросить в реку к крокодилам!
В этот момент Дон вспоминал Хьюго и его мерзкие волосатые руки, бесстыдно шарящие по этому прекрасному телу. Строго говоря, именно Хьюго, окажись он сейчас здесь, закончил бы свою бесславную жизнь в зубах крокодилов.
Дон мрачно ожег Дженни взглядом.
— Значит, такое я произвожу впечатление?
— Либо крокодилы, либо вы лично, но кто-то собирается меня съесть.
Неожиданно он рассмеялся, и у Дженни заныло сердце — так он был красив.
— Не сомневаюсь, что на вкус вы столь же великолепны, как и на вид. Кстати о еде — может, проинспектируем наряд, в котором вы собираетесь блистать на торжественном ужине?
— О нет, только не сейчас. Слишком жарко и душно. Мне даже подумать страшно о примерке.
— Вы что, планируете выйти к гостям в шубе?
— Босс, женщина носит на себе массу всякой одежды. Колготки, белье — от этого никуда не деться, хотя в здешнем климате это почти равнозначно шубе. Не забудьте лак для волос, макияж, туфли на шпильках — и на месте хозяйки бала появляется святая мученица.
Дон несколько нервно рассмеялся и заботливо поправил длинный рыжий завиток, упавший на лукавые зеленые глаза.
— Что ж, в таком случае могу предложить холодный душ и ледяное пиво. Надо сказать Клейри…
— Не трогайте ее. Она колдует на кухне, а уж два бокала и пару бутылок я вполне дотащу до веранды и сама.
— Что ж, тогда через полчаса встречаемся на веранде?
— Отлично. Не опаздывайте.
Черт, как это ей удается? Посмотрела через плечо, взмахнула ресницами — и вот уже нет крови в жилах Дона Фергюсона, а есть золотое шампанское пополам с кипящей лавой. Нет, скорее в холодный душ!
Как хорошо, что Дженнифер О'Хара приехала в Дом на Сваях.
Как это ужасно.
Она — красивейшая из виденных им в жизни женщин. Он мог бы просто восхищаться ею, как восхищаются античными статуями и картинами мастеров Ренессанса, но ведь он видел ее полуобнаженной! И теперь воспоминание об увиденном в тот злополучный вечер не оставляет его, будоражит и возбуждает, превращая хладнокровного лондонского юриста в необузданного самца.
