– У меня тоже клевая комната, – сказал Спайк. – Вместо одной стены – здоровый аквариум, а там такое! Рыбы, угри и, кажется, даже маленький скат. У него такие глазищи! А завтра Гретхен обещала отвести меня в Ла-Бреа-Тар-Пиц – говорит, там раньше жили настоящие динозавры. Можешь в это поверить? – С этими словами Спайк рухнул на кровать Эммелины. Кровать слегка затрещала. Эммелина хотела напомнить воспитаннику о хороших манерах, но что-то ее остановило. Здесь все иначе, и их обычные правила принятого этикета к этому месту не подходят. В этом мире нет времени на такие ритуальные для нее вещи, как чай и пуговицы, и мисс Прайс не знала, хорошо это или плохо.
Подойдя к кровати, Эммелина усмехнулась: уж больно серьезен был Спайк. Откинувшись назад, парень уперся локтями в матрас и внимательно разглядывал потолочную роспись с цветами и фруктами.
– Тебе нравится Гретхен? – спросила Эммелина. Ее любопытство не было праздным: мисс Прайс нужно было узнать, будет ли Спайк проводить время с ней.
– С небольшим приветом, но неплохая, особенно если не пытаешься говорить с ней о салфеточках и о всяком барахле. – Спайк опустил голову и внимательно взглянул своими темными глазами на Эммелину. – Между прочим, если тебя это интересует, у нее с Уэстоном ничего нет. Она тащится от его пшюта, парня по имени Клифф.
Эммелина постаралась скрыть свою заинтересованность за скептической усмешкой.
– Когда же это вы успели стать таким опытным экспертом в любовных делах, молодой человек?
Спайк лукаво улыбнулся.
– Да это проще простого! – уверенно заявил он. – Голоса людей меняются, что-то с ними необычное происходит. То они громко хохочут, то начинают дышать так, будто только что вернулись с пробежки. Да и говорят они презабавно – ну вот как ты и Уэстон, например.
– Мы с мистером Уэстоном спорили, Спайк, – строго проговорила Эммелина. – В этом вся разница.
– Вовсе вы не спорили в самолете, – возразил парень.
Мисс Прайс по-прежнему держала в руках шпильку. Она попробовала засунуть ее назад в волосы, стараясь увидеть себя в этот момент глазами своего воспитанника. Дело в том, что Эммелина всегда старалась быть образцом идеального поведения. И что бы там ни говорили, правила и традиции в человеческом обществе обладают неоспоримой ценностью.
– Это был личный разговор двух взрослых людей, – сказала мисс Прайс. – А тебе не следовало подслушивать. И если уж быть точной до конца, я должна заметить, что это мистер Уэстон клеится, как ты выражаешься, ко мне, а не наоборот. Ты же сам об этом говорил.
– Ну хорошо, раз ты настаиваешь, то я скажу, что это он смешно говорил тогда в магазине, – согласился Спайк. – Зато после того случая смешно заговорила ты.
– Я?! – вскричала Эммелина. – Что ты выдумываешь? Просто у меня першит в горле, и это неудивительно: за последние двадцать четыре часа я ни чашки чаю не выпила.
Эммелина подошла к зеркальному шкафу и посмотрела на свое отражение. Прическа у нее, что и говорить, была еще та: половина волос заколота шпильками, половина распустилась, но ничто больше в ее облике не говорило о том внутреннем смятении, которое последнее время все сильнее одолевало ее.
Она почти пожалела о том, что не может порассуждать об этом со Спайком. Вот уже целый год он ходил на свидания, хотя, строго говоря, Эммелина не могла бы назвать это свиданиями. Но как бы там ни было, у него было больше опыта в области ухаживаний. Честно говоря, за ней толком никто и не ухаживал вовсе, а весь ее «любовный» опыт был почерпнут из эротических книг, в чем мисс Прайс стеснялась признаться.
Эммелина была самоучкой, но все ее домыслы и догадки ни в малой степени не подготовили ее к тому состоянию, в которое она впала, встретившись с заинтересовавшим ее представителем противоположного пола. Да, она знала, что секс – это наслаждение, сладкая пытка. Кстати, хрупкость Эммелины была одной из причин того, что она до двадцати восьми лет – весьма и весьма зрелого возраста – оставалась девственницей.
И теперь, глядя в свои темные, сияющие глаза в зеркале, чувствуя, как неистово колотится ее сердце, как пересыхает во рту, Эммелина в недоумении спрашивала себя: «Что это?»
– Так ты полагаешь, – наконец решилась она, – что я чем-то привлекаю его?
– Да я знаю только, что у него туго набитые карманы и что классно было бы жить в таком местечке, – ответил Спайк.
– Ох, Спайк! – Эммелина с тревогой посмотрела на своего воспитанника. – Мы же должны вернуться назад, ты не забыл? Мы не можем остаться здесь. Мистеру Уэстону вовсе не нужно, чтобы мы тут оставались, к тому же я и представить себе не могу, как бы мы вдвоем жили в этом городе. – При мысли об этом Эммелина похолодела. Она добавила: – Ты же пропустишь занятия!
Мисс Прайс уговорила Спайка поступить после школы в местный торговый колледж, где он занимался компьютерными технологиями, в которых весьма преуспел. Она надеялась, что со временем ее воспитанник поступит в университет.
«Нет, нам никак нельзя тут остаться». Эта поездка в Лос-Анджелес – всего лишь большое приключение, за которое она, вероятно, в долгу перед мистером Уэстоном, но больше она ему не должна ничего. Нужно обязательно напомнить ему об обещании спасти викторианский дом, куда она должна вернуться. А оказавшись там, Эммелина непременно сядет и напишет целую серию статей о ритуалах ухаживания. И начнет с того, как сохранить холодность, когда кто-то к тебе «клеится».
Эммелина влюбилась. Эта любовь пришла к ней с первого взгляда и была так сильна, что у нее порой перехватывало дыхание. Это нельзя было сравнить с впечатлениями, которые производили на нее эротические книги и все безделушки вроде кружевных «валентинок» из ее магазина. Купидон пронзил своей стрелой сердце мисс Прайс, как только она увидела Ла-Джоллу, город в Калифорнии. Да-да, она влюбилась в город.
Они с Джеффом катались по прибрежному 101-му шоссе, и Эммелина имела возможность вдоволь налюбоваться купающимися в море, сплошь голубоватыми видами города. До сих пор она ни разу не ездила в открытых автомобилях, поэтому Джефф Уэстон поднял верх своего «родстера», чтобы солнечные лучи ласкали их плечи и ветер играл волосами.
Ветер вырвал почти все шпильки из пучка Эммелины, и она сама вытащила оставшиеся заколки, чтобы тяжелые локоны вольной сверкающей волной упали ей на спину. Для поездки она нарядилась в платье, больше всего из ее гардероба походившее на летний сарафан: с присборенными рукавчиками, скромным вырезом и кружевным лифом – кружева вместо пуговиц. И те части ее тела, что не были прикрыты «платьем молочницы» и распущенными волосами, чувствовали себя замечательно.
