посмотреть ему в глаза. — Мне некуда идти. У родителей нет комнаты для меня, а домик моей бабушки недалеко от Тролларуддена непригоден для жилья. Мне больше некуда ехать.
Константинос повторил незнакомое слово.
— Тролларудден?
— Это недалеко от Борленге.
Он покачал головой. Он никогда о таком не слышал.
— Это в Швеции?
— Да. Моя мать шведка.
— Вот как… — Это многое объясняло.
— В детстве мы проводили лето в доме бабушки. Мои родители — учителя, поэтому у них были такие же длинные каникулы, как у нас. Мурмур — моя бабушка — умерла, когда мне было шестнадцать. Родители продали дом, оставили только домик на озере. — Лена поморщилась. — Нам нравилось там бывать, но после аварии все изменилось. Пару лет назад я ездила проверить, все ли в порядке. Домик медленно разрушается.
— Авария… ты имеешь в виду ту, в результате которой парализовало твою сестру? Лена кивнула.
— Они знают, что ты беременна?
— Нет.
— Почему? Из твоего видеозвонка у меня сложилось впечатление, что вы — дружная семья.
— Так и есть. — Она вздохнула. — Я собиралась рассказать им во время следующего визита домой — не думаю, что к тому времени смогу это скрыть.
— Почему ты хочешь это скрыть?
— Я решила, что лучше подождать до родов. Они не в состоянии помочь мне, и у них достаточно забот с Хайди. Ей нужен круглосуточный уход. Последнее, что им нужно, — провести девять месяцев, беспокоясь еще и обо мне.
У Константиноса сжалось сердце. Он вспомнил выражение ее раскрасневшегося лица прошлой ночью, когда она внезапно прижалась губами к его губам.
Он стиснул зубы в безуспешной попытке подавить дрожащее осознание, обжигающее кожу, и опустил взгляд на стол. Лена поставила на него миниатюрную рождественскую елку и обернула мишурой фотографию в рамке рядом со своим монитором. Он видел это фото вчера утром, когда сидел там, где сейчас сидела Лена, планируя побег из этой ледяной западни.
Перевернув фотографию, он снова посмотрел на двух маленьких девочек — Лену и ее сестру, — играющих в снегу, и внезапно до него дошло, почему акварельная картина на стене ее номера показалась ему такой знакомой.
— С этой фотографии срисована картина в номере?
— Да. Ее нарисовала моя мама. Она часто использовала фотографии как вдохновение для творчества.
— Она все еще рисует?
— Редко… У Хайди огромные проблемы со здоровьем. Она получила такие травмы… — Лена горько вздохнула. — Мама и папа разделяют заботу о ней. Они оба сократили работу до неполного рабочего дня, потому что один из них всегда должен быть рядом. Это не оставляет много времени ни на что другое.
— Тогда почему ты провела годы здесь, за тысячи миль от них, а не с ними, не помогала нести это бремя?
— Хайди — не бремя, — ожесточенно проговорила Лена. — Она моя сестра и их дочь, и мы любим ее и сделаем для нее все, что угодно, и я буду благодарна, если ты не будешь осуждать мой выбор, о причинах которого ты ничего не знаешь.
— Я никого не осуждал, — холодно возразил он. — Я просто высказал наблюдение.
— А прозвучало как осуждение.
Константинос понял, что задел ее за живое. Или чувство вины — просто защитная реакция?
При этой мысли его пронзил укол вины. Свидетельства любви Лены к своей семье и их любви к ней были повсюду. Он озвучил это осуждающее замечание намеренно. Желая причинить ей боль. И ему это удалось.
— Хочешь жить рядом с ними, когда родится ребенок? — спросил он, рассчитывая сменить тему. Когда ее напряженное лицо осталось каменным, он добавил: — Все меняется, Лена, и тебе понадобится дом. Будь у тебя выбор, куда бы ты поехала — поближе к семье или куда-нибудь в другое место?
Выдержав его пристальный взгляд еще мгновение, Лена откинулась на спинку кресла.
— Поближе к семье.
— Тогда я постараюсь, чтобы так и было. Напиши мне их адрес, и я свяжусь с моими людьми. — Свяжешься?
— Чтобы найти подходящий дом для тебя и ребенка поближе к твоей семье. Окончательный выбор останется за тобой, и документы будут на твое имя. Дом будет твоим.
У нее отвисла челюсть.
— То есть… Ты уверен?
— Конечно, — отмахнулся он. — Но я не волшебник. Может пройти месяц или два, прежде чем ты сможешь туда переехать. У меня есть пентхаус в Лондоне, которым ты пока можешь пользоваться.
Лена, наконец, расслабилась:
— Это очень любезно и великодушно с твоей стороны.
— Я добрый и щедрый человек, — насмешливо сказал он.
Лена не смогла удержаться от смеха, который разогнал остатки гнева.
Константиносу было приятно снова слышать ее смех, видеть ласковый блеск ее бархатно-карих глаз. Она снова стала такой, как в день их знакомства, это тронуло его сердце.
— Я прошу только о том, чтобы ты провела Рождество с моей семьей.
Лена резко подалась вперед:
— Ты рассказал своей семье о ребенке?!
— Да. — Он понял, что скрывать такое не следует.
— Как они это восприняли?
— Очень хорошо, — заверил Константинос.
— Ты рассказал им об обстоятельствах?
Ее настороженность была объяснима.
— Только то, что у нас нет отношений, но пусть это тебя не беспокоит. Семья — это все для моих родителей, и они хотят принять тебя в нашу семью.
— Правда? — изумилась Лена.
— Для них это благословение. Они давно потеряли надежду, что у меня будут дети, — признался Константинос. — Мама и отец хотят встретиться с тобой. Они сами как дети, когда дело доходит до Рождества, и им в радость будет привлечь тебя к нашему празднованию. Это же не проблема, да? — уточнил он, когда Лена не ответила. — Ты же не планировала праздновать Рождество с семьей? Предполагалось, что ты будешь работать здесь…
— Это не проблема, нет, — медленно произнесла Лена. — Просто ты застал меня врасплох. Я не предполагала, что у тебя есть родители.
— А как еще, по-твоему, я появился на свет? Думала, меня вырастили в чашке Петри?
Лена искренне улыбнулась, и у Константиноса потеплело на сердце.
— Я правильно понимаю, что это их первый внук?
— Третий.
— Не знаю почему, но я всегда думала, что ты единственный ребенок в семье, — призналась Лена. — Сколько им лет?
— Моим племянникам? Семь и три.
— Большая семья — это прекрасно. У меня есть двоюродные братья и сестры со стороны отца, и мы всегда так смеялись, когда собирались вместе в детстве! Мы обожали гостить друг у друга.
— С нашим ребенком так не выйдет. Я не видел своего брата двенадцать лет.
Он заметил, что это Лену удивило.
Константинос не хотел заводить разговор, но теперь, когда это произошло, он понял, что необходимо
