— Я получу жену.
— Зачем тебе жена, Мейсон? Для уюта? — Кейтлин презрительно усмехнулась. — Стряпать тебе еду, присматривать за одеждой, стирать, прибирать, лечить? Тебе нужна хозяйка дома, чтобы хвастать ею на приемах, устраиваемых для всех этих твоих нефтяных королей и их женушек...
— Ничего не забыла?
— Пожалуй, еще для того, чтобы заполнить пустоту, оставленную Элизой.
Мейсон засмеялся.
— Ты предусмотрела все.
— Все, кроме...
— Кроме?..
Она внезапно вспыхнула.
— Неважно. Видишь ли, я сейчас кое-что поняла. Я знаю, зачем нужна тебе. В тот день, когда ты поклялся заполучить ранчо... не обещал ли ты себе в качестве трофея еще и дочь ранчеро?
Он долго смотрел на нее, подмечая гнев в зеленых глазах, резкие морщинки вокруг созданных для поцелуев губ.
— Мейсон? — Голос Кейтлин звучал требовательно.
— Ты угадала.
Кейтлин вздрогнула и чуть побледнела.
— По крайней мере, ты это признаешь.
— Нет причин отрицать.
— Кроме того, что тогда ты это не задумывал.
— Тогда — нет, — бесстрастно согласился он. — Эта часть клятвы появилась позже: когда я оставил ранчо, после женитьбы на Элизе.
— Почему, Мейсон? Почему? Из зависти?
Он пожал плечами.
— Причины неважны.
— У тебя совсем нет совести, Мейсон?
Он усмехнулся.
— Совсем. Кстати, именно клятва не позволяла мне отказаться от моих намерений, именно клятва помогала выстоять, когда дела шли худо.
— Понятно. — Кейтлин, казалось, уже оправилась от потрясения: плечи распрямились, подбородок вздернулся. — Ты хорошо все спланировал, Мейсон. Сколотил солидный капиталец. Присматривался к ранчо. Выбрал точный момент для атаки. Но в конце концов просчитался.
— Я так не думаю, иначе бы сюда не приехал.
— Тебе придется еще раз пораскинуть мозгами. Если тебе хочется заиметь ранчо, поищи где-нибудь еще. Ранчо Маллинов — не для тебя. — Она помолчала. А когда снова заговорила, голос ее был алмазно тверд. — И я тоже не для тебя.
— Советовал бы тебе хорошенько подумать, прежде чем говорить нет, — резко сказал Мейсон.
— Я уже обдумала все, что нужно. А теперь я хочу, чтобы ты убрался с моей земли. Ты не нужен здесь. Если хочешь знать, я видеть тебя не могу.
— Так было не всегда, — ехидно улыбнулся он. — Подумай об этом, Кейтлин, когда останешься совсем одна — ночью, в узкой холодной постельке.
Кейтлин не дождалась ночи. Воспоминания бурлили в ней, когда она стояла у окна спальни и смотрела, как взлетает в небо самолет Мейсона: воспоминания такие живые и яркие, словно все происходило вчера.
В следующий раз, когда Мейсон прилетел на ранчо, Кейтлин ничуть не удивилась визиту.
— Я рассчитывала, что ты вернешься, — ровным голосом сказала она.
— Могла бы по крайней мере сделать вид, что счастлива меня видеть.
Кейтлин вызывающе рассмеялась.
— Счастлива? Ты шутишь? С чего мне быть счастливой, если я знаю, что ты здесь лишь затем, чтобы еще больше усложнить мне жизнь?
Мейсон смотрел на нее и думал, что вот он-то счастлив видеть ее. Кейтлин выглядела отдохнувшей и посвежевшей, от усталости не осталось и следа. Кофточка почти под цвет глаз весьма шла ей, узкие джинсы подчеркивали стройность ног.
Пять лет копил Мейсон гнев на Кейтлин Маллин. Однако с каждым свиданием ему становилось все труднее злиться на нее и дальше.
— Ты ведь здесь поэтому, не так ли? — осведомилась она.
— Чтобы затруднить тебе жизнь? Это как ты посмотришь.
— Ты явился за взносом?
— Отчасти.
— Отчасти?.. Мейсон, нам надо поговорить.
— Да?..
— О моих взносах.
Под живостью тона Мейсон уловил затаенное отчаяние и пожалел, что ему хочется защищать и подбадривать Кейтлин. Сочувствие ей никогда не входило в его планы. Как же вышло, что оно стало неотъемлемой частью его души?
— Я должна тебе сказать... — начала она.
— Потом, — перебил Мейсон. — Мы поговорим о твоих взносах позже. Когда вернемся с прогулки верхом.
— Верхом?
— Ты удивлена?
— Если и удивлена, то лишь тем, что ты прилетел для того только, чтобы прокатиться верхом. Ты же можешь взять лошадь где угодно и когда захочешь.
Кейтлин снова позволила себе вести разговор в властной маллиновской манере. Что родители, что дочь — все едино, подумал Мейсон. Не следует забывать об этом.
Он холодно сказал:
— Мне захотелось проехать по пастбищам. По этим пастбищам, Кейтлин.
Выражение лица Кейтлин изменилось.
— Хочешь посмотреть, куда вложил деньги?
— Разве это не указывает на хорошую деловую хватку?
— Я считала, что хороший бизнесмен сначала осматривается, а уж потом выкупает закладную. Но в твоем случае, конечно, иначе: ты и так знаешь ранчо как свои пять пальцев.
— Уверен, что и сейчас смогу объехать его с завязанными глазами, — согласился Мейсон. — В прошлый раз я заметил, как разросся мескит. Я хочу видеть скот и состояние пастбищ.
Зеленые глаза Кейтлин вспыхнули.
— Поздновато, тебе не кажется? Билл Оттер не вдавался в такие подробности.
Он пропустил ее реплику мимо ушей.
— Пойдем седлать лошадей, Кейтлин.
— Одну лошадь. Если хочешь кататься, катайся один.
— Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
Кейтлин долго смотрела на него ненавидящим взглядом, но, когда Мейсон направился к конюшне, все же пошла с ним: потому, быть может, подумалось Мейсону, что поняла бессмысленность выигрыша маленькой битвы, когда впереди маячит перспектива проиграть войну.
Отпустив поводья, Мейсон, ездивший теперь верхом не так часто, испытывал особый восторг, наполнявший его всегда, когда он садился в седло.
Сейчас все было так, как пять лет назад — Мейсон и Кейтлин, разъезжающие по пастбищам вместе. Мейсон даже почти — почти — поверил, что расставания не было. В голову ему невольно пришла мысль: а может, на этот раз все будет иначе?
Но тут же он вспомнил, как отреагировала Кейтлин на его предложение выйти замуж, и приказал себе не глупеть окончательно.
Мейсон обратил внимание на окрестности. Чужак мог бы быть заворожен ранчо, но Мейсон подмечал признаки, указывающие на нехватку денег, недостаток рабочих рук и общее увядание — всего этого пять лет назад не было и в помине.
— Я так и не увидел ковбоев, — заметил он, поравнявшись с Кейтлин.
— Увидишь. — И она направила лошадь в ту часть пастбища, где клеймили скот.
Теперь Мейсон снова чувствовал себя ковбоем. Глаза его замечали каждую мелочь. Шум, пыль, ковбои снуют взад-вперед по стаду, ловят коров и метят их тавром ранчо.
