Его руки скользили по ее шелковистой коже, прижимая все ближе к упругой груди, в которой глухо отдавались неистовые удары сердца. Соренза чувствовала, как он осторожно исследует ее тело. И ей было приятно осознавать, что она так легко возбудила его желание…
Треск телефонного аппарата внезапно ворвался в чудесный мир прикосновений и ощущений, и Соренза еще некоторое время стояла как оглушенная, пытаясь определить, сколько времени длилось это сладостное сумасшествие. Пока автоответчик принимал чье-то сообщение, касающееся счетов, Николас мягко произнес:
— Я бы не целовал вас так, будь у меня другая. Пригласил бы в ресторан или еще куда-нибудь, но все осталось бы на деловом уровне.
— Платоническая дружба? — попыталась пошутить Соренза, но в голосе ее явственно слышалась дрожь.
— Да.
Правду ли он говорит? Она посмотрела в его проницательные серо-зеленые глаза и поняла, что не знает. Когда-то она уже поверила влюбленному взгляду — и ошиблась. Воспоминание острым жалом кольнуло в сердце и вызвало судорогу боли на лице.
Николас в который уже раз прочитал ее мысли.
— Но рано или поздно вам придется поверить.
— Почему придется? — не поняла Соренза.
— Потому что вы слишком красивы и желанны. Кем бы он ни был, Соренза, и что бы он ни сделал, ваше будущее в ваших руках, и вы сами сделаете его таким, каким захотите. Вы так не думаете?
Эйфория от его страстных объятий и нежных поцелуев улетучилась, и она вдруг тихо сказала:
— Его звали Саймон Труман…
— И?
— Мы познакомились, когда мне едва исполнилось восемнадцать. Я вышла за него замуж в девятнадцать, а год спустя развелась. — Она с вызовом и болью посмотрела на Николаса. — Вот и все.
— Еще студенткой? — мягко, но настойчиво уточнил он.
Соренза кивнула. Больше она не скажет ни слова.
Николас Доуэлл, пятнадцать долгих лет вращавшийся в мире большого бизнеса, научился контролировать свои эмоции, и это помогло ему сохранить бесстрастное выражение лица.
— Он сделал вам больно?
Это был вопрос, на который — Николас знал это — он не имел права.
— Я не хочу об этом говорить.
— Хорошо, — спокойно согласился он. — Но все, что я сказал раньше, правда. Этот Труман — ваше прошлое, а вы должны жить настоящим.
Он не понимает, о чем говорит. Соренза посмотрела на него долгим задумчивым взглядом. То, что она пережила, — страшно, но ужаснее всего, что это случилось с ней в восемнадцать лет.
— Вы консультировались с психоаналитиком? — спросил Николас через несколько секунд.
— Полагаете, что никто и шагу не может ступить без психоаналитика? — с раздражением бросила Соренза и чуть мягче добавила: — Кажется, я уже сказала, что не хочу это обсуждать.
— Но вы хоть с кем-нибудь делились своими проблемами?
Сорензе не хотелось ни секунды думать о Саймоне. Ее тошнило от воспоминаний о нем. Она тяжело сглотнула и отчеканила:
— Предпочитаю никогда этого не делать.
Расскажи она кому-нибудь правду, ей бы все равно не стало легче. Даже сейчас, когда прошло десять лет, она бы так не поступила. Есть вещи, о которых рассказывать другому человеку просто унизительно.
— Я совершила большую ошибку, выйдя за него замуж, и это все, что вам надо знать.
Черт возьми, она так ничего и не рассказала! Николас ничем не выдал своего разочарования.
— Да, вы правы, — с легкостью произнес он. — Однако вернемся к нам с вами…
— К нам с вами? — недоуменно спросила Соренза. — Но нет никаких «нас с вами»!
— Еще как есть! Вы можете называть это как угодно, но ваше тело с самого начала знало, чего хочет, даже до того, как ваш разум понял это, — бархатным голосом произнес Николас, многозначительно подняв бровь.
— Вы имеете в виду секс, — заявила Соренза, — и больше ничего.
В его глазах вспыхнул игривый огонек.
— А что в этом плохого, моя кошечка?
— Пожалуйста, не называйте меня так. Все обращаются ко мне по имени.
— Но я не все, — медленно произнес Николас. — Не так ли?
Так! Ее кожа покрылась мурашками.
— Кроме того, ваше красивое имя у всех на устах, оно всем привычно. А «кошечка» звучит мягко и тепло, и чертовски сексуально. Впрочем, давайте же наконец закончим выяснять отношения, — предложил он. — Белл уже, наверное, заждалась нас.
— Не могу поверить, что вы буквально напросились к ней на выходные, — расстроенно произнесла Соренза.
— Да, это так, — довольный собой подтвердил Николас. — А кроме того, вам придется поверить, что вы еще ничего не видели в жизни, Соренза.
Теплым июньским вечером, когда в воздухе, напоенном ароматами лета, слышался звонкий щебет птиц, автомобиль Доуэлла подъезжал по мощенной булыжником аллее к дому Изабелл и Джорджа Даймонд. Соренза всю дорогу предавалась грустным размышлениям и была рада, что ее спутник молчит и ей ничего не надо говорить. Она не рассказывала Николасу о жилище кузины, и, когда его взору открылась лужайка, а на ней роскошный особняк, увитый розами, он в восхищении произнес:
— Вот это да!
Слова Николаса несколько ослабили напряжение, возникшее между ними во время пути.
— Чудесно, правда? — сказала Соренза и добавила: — Позади дома есть еще изумительный цветник, где растут нарциссы и тюльпаны. Это место всегда казалось мне раем на земле.
— Легко могу поверить, — кивнул Николас. — Однако подобный особняк дорого стоит, — заметил он, глядя на вход с колоннами и огромные окна. — Я и не подозревал, что преподавателям университета так хорошо платят.
— Джордж не простой преподаватель, а профессор. Но на свой заработок он все равно не смог бы выстроить такой дом — тут вы правы. Особняк достался ему в наследство от отца, который удачно сыграл на бирже и купил этот участок вместе с домом. Сам Джордж — известный специалист в своей области, но, как все ученые, настолько рассеян, что никогда не помнит ни какое сегодня число, ни какой день недели. Как говорит Белл, он не от мира сего. Она для него больше мать, чем жена. Родители гордились бы Джорджем, если бы были жи…
Николас повернулся к Сорензе и, протянув руку, дотронулся до ее нежной щеки, заставив прерваться на полуслове.
— Персик со сливками, — произнес он еле слышно. — Очень американский и все же с французским ароматом. Ваши родители тоже гордились бы вами… — Соренза рассказала ему несколько недель назад, когда они были в больнице, что еще ребенком осиротела, но ему хотелось знать больше. — Как они умерли?
Молодая женщина ответила так, как они всей семьей договорились некогда отвечать:
