Кто-то из ребят нажал на звонок. Буквально через несколько минут на крыльце появилась Антонина Ивановна, сухонькая, старенькая, с совершенно белоснежными волосами, собранными в аккуратную строгую причёску. Шаркая калошами, она дошла до калитки, улыбаясь, приняла подарки и поздравления и радушно пригласила к себе на чай.
Её домик, скромный и опрятный, приятного мятного цвета с причудливыми узорами на ставнях и обналичке, напоминал сказочный. Ухоженный двор контрастировал с раскисшей улицей, даже неловко было ступать по выложенной плиткой дорожке сапогами, на которые налипла желтоватая грязь.
Стоило перешагнуть порог её дома, как тут же окутывала атмосфера покоя. Каждая вещь занимала своё строго отведённое место. На подоконниках розовым и сиреневым цвели фиалки, в кашпо на стене зеленела традесканция, а в деревянной кадке у кресла разросся фикус. Накинутые на спинки немного потёртых плюшевых кресел ажурные белоснежные салфетки говорили, что дом живёт своей жизнью вне времени и вне моды. Он обнимал гостей, располагал к себе, согревал и дарил умиротворение. Так же, как и его хозяйка, находящая для каждого бывшего ученика доброе слово.
В такой обстановке я расслабилась, и теперь даже странное поведение девушки, продолжавшей бросать недобрые взгляды в мою сторону, не пугало, а лишь вызывало недоумение. Поймав её взгляд, я не отвела свой, а наоборот, принялась внимательно рассматривать её, отчего она смутилась, поджала губы и отвернулась. Если бы не выражение неприязни, застывшее маской, её можно было бы назвать красивой. Её роскошные тёмные волосы были заколоты в высокий хвост, который при резких поворотах головы бил её по худеньким плечам. Огромные карие глаза были одарены природой густыми длинными ресницами. В отличие от других собравшихся здесь девушек, на её лице не было ни грамма косметики. Она держалась холодно и отстранённо со всеми, кроме Антонины Ивановны. Та самая Лида, догадалась я.
От мыслей о ней меня отвлекли разговоры за чаем с ароматными травами и принесённым нами тортом. Кроме того, хозяйка достала вкуснейшее домашнее абрикосовое варенье и булочки с изюмом. Антонина Ивановна расспрашивала, кто чем живёт, рассказывала, кто из наших одноклассников недавно звонил. Когда кто-нибудь начинал вспоминать очередной забавный случай из школьной жизни, остальные наперебой вставляли свои реплики, смеялись над общими, понятными только им шутками, я чувствовала себя лишней, случайным свидетелем чужих разговоров. Так пролетело два часа. Девушки встали, чтобы помочь Антонине Ивановне убрать со стола, но она их остановила:
— Идите, милые, отдыхайте. Мне Иванцова поможет.
— Да зачем? Мы сейчас быстренько уберём и вместе пойдём в клуб, — женщина явно хотела остаться со мной с глазу на глаз, но Света не понимала намёков.
— Свет, я вас догоню. Лучше не ждите, я сама приду к вам.
— Ну ладно, давай, — недоверчиво покосилась она. — Только точно приходи.
Ребята шумно распрощались с Антониной Ивановной с горячими объятьями и пожеланиями здоровья и долголетия и высыпали во двор. А я медленно начала собирать посуду. Чашки да блюдца — и убирать нечего.
— Ты присядь, я потом сама отнесу, — остановила меня успевшая проводить гостей Антонина Ивановна, и я послушно опустилась на диван, а она присела на кресло рядом.
— Мариночка, весь вечер за тобой наблюдаю, вижу, что-то не так. Подавленная, молчаливая, совсем на себя не похожа. Маму твою видела на днях, говорит, уборщицей работаешь, — она обеспокоенно взглянула на меня.
— Работаю, — вздохнула я, и мне стало стыдно под её пытливым взглядом.
— Конечно, любой труд достоин уважения, но ты ведь не к этому стремилась.
— Я не помню, к чему стремилась, да и стремилась ли?
— О, ещё как! — рассмеялась она. — Биологию назубок знала. По химии задачи с «молями», как орешки щёлкала. Хирургом стать хотела. Прибегала ко мне после уроков заниматься. На бюджет поступить мечтала.
Я усмехнулась: в собственную целеустремлённость не верилось, у меня сложилось мнение о себе как о никчёмной личности.
— Видимо, чтобы поступить, одной мечты мало, — резюмировала я свои мысли.
— Так ты же поступила. В медицинский. Довольная была, счастливая. И я тобой гордилась. И моя большая заслуга в том была, — её морщинистое лицо осветила улыбка и тут же погасла. — А на другой год ты вернулась. Ко мне больше не заходила. Как избегала. Не знаю, исключили или сама бросила.
В её глазах застыли и немой вопрос, и невысказанный упрёк.
— И я не знаю. Ничего не знаю, — я опустила голову, пряча лицо в ладонях. — Каждый день узнаю что-то новое и не всегда приятное. Восстанавливаю прошлое по крупицам.
— После падения? Мама твоя говорила (на рынке с ней встретились), что ты споткнулась и сильно разбила голову. Сама или… — её глаза прищурились.
— Этого я тоже не помню.
— Жаль Васю, — она сама сделала вывод о его причастности к моему падению. — По кривой дорожке пошёл. Ты бы и Светке меньше доверяла. Та ещё стрекоза. С ней ухо востро нужно держать. Вот с Лидой вы зря перестали общаться. Раньше подругами были — не разлей вода.
— Подругами?
— Подругами, — она кивнула, о чём-то задумавшись. — Не знаю, что у вас произошло, но думаю, если вы поговорите, сможете помириться.
— Ей смотреть на меня противно, не то что разговаривать.
— А ты попробуй, — она похлопала меня по коленке. — Тем более, Лида живёт через три дома от тебя. Обещай, что поговоришь с ней. Просто попытайся. А ещё восстановись на курсе. Ну не дело это, молодой, способной, полы драить.
Старушка поднялась с глубоким вздохом
— Давай провожу, а то тебя уже все заждались, — мою попытку всё-таки отнести посуду на кухню она пресекла. — Бросай. Сама уберу. Всё равно делать нечего.
В прихожей, пока я одевалась, она закуталась в вязаную сиреневую шаль с длинными кистями, просунула ступни в резиновые боты с меховым отворотом и открыла передо мной дверь. У калитки она долго пожимала мне руки, будто не хотела меня отпускать. Пройдя немного, я оглянулась и увидела, что она всё ещё стоит у забора и крестит меня вслед.
Промесив грязь в кромешной темноте, набрав воду в сапоги и замёрзнув, я ужасом поняла, что заблудилась. Пока шли со Светкой, всё было ясно: пройти до конца нашей улицы, повернуть налево, у тупика перейти по мостику через мелкую речушку, а потом по бережку до первой широкой улицы, повернуть у раскидистой ивы, миновать два поворота, и третий дом от угла с белыми лебедями на заборе и был домом Антонины Ивановны. Воспроизвести в обратном порядке оказалось гораздо сложнее. Я не могла найти ни иву, ни речку. Улицы были пустынны, спросить не у кого. Я забрела не пойми куда. Даже назад к Антонине Ивановне уже не смогла бы вернуться. Телефон, болтающийся в кармане, возвестил о том, что батарея садится.
Я набрала Светку. Она долго не поднимала трубку. С каждым гудком надежда на то, что телефон не успеет сдохнуть, становилась всё призрачней. Сквозь орущую музыку я наконец услышала её пьяный голос:
— Ты где пропала? Давай к нам!
— Свет, я заблудилась, — прокричала я в трубку, потому что Света ничего не слышала. — Я домой иду!
Кто-то из парней, которым Света передала мои слова, возмущённо проорал:
— Иванцова! Чеши сюда! Домой тебя донесём!
— Марин, ну как ты такое можешь пропустить? Я тебя совсем не узнаю. Лидки с нами нет. Тусим своей компанией, — она додумалась выйти, музыка звучала теперь в отдалении.
— У меня голова разболелась. Я вам просто испорчу всё веселье.
— Как ты умудрилась заблудиться? Всю жизнь по этой дороге в школу ходили.
— Я мостик потеряла. Вокруг кусты какие-то, и собаки лают, — я растерянно озиралась по сторонам. — Пожалуйста, просто скажи, куда идти.
Светка долго пыталась выяснить хоть какой-нибудь значимый ориентир, потом заплетающимся языком объяснила, как добраться до дома.
— Эх, Иванцова-Иванцова, щучка ты, кинула нас. А мы-то надеялись на… — на что они надеялись, я уже не услышала, телефон сел.
