— Мои родители не развелись, — сказала Руби. — Их брак закончился, когда умерла моя мать.
Она произнесла эти слова таким бесцветным тоном, что Кэл крепко стиснул руль. Самое время сменить тему. Однако вместо безличного, безразличного соболезнования, которое собирался выразить, он спросил:
— Сколько тебе было, когда это случилось?
— Десять, — без выражения ответила она.
Проклятье! Сердце Кэла сжалось.
— Наверное, тебе очень тяжело пришлось, — пробормотал он, удивленный приступом сочувствия.
Его собственная мать никогда особенно много времени не уделяла им с Мэдди: она старалась удержать на плаву рассыпающийся брак. И все равно Кэл был бы очень подавлен, если бы она умерла. То, что Руби потеряла мать в таком нежном возрасте, вызвало у Кэла желание утешить ее. А он не очень хорошо умел делать это.
Руби покачала головой:
— Да, но она тяжело болела почти год. Куда тяжелее было узнать, что она вовсе не такой кристально честный, благородный человек, каким я всегда ее считала, а совсем наоборот.
Кэл смотрел на дорогу, и его разрывало желание прекратить этот разговор и задать следующий очевидный вопрос. Что-то в ее тоне было очень хорошо знакомо ему.
— Как это выяснилось? — спросил он.
Похоже, его тяга к Руби была слишком сильна, и постоянная осторожность на этот раз предала его.
Руби нахмурилась. Она сама не поняла, как начала говорить о своей матери. Обычно она не позволяла этой теме всплыть в разговоре с парнями, с которыми она встречалась, а уж с Кэлом надо было быть вдвойне осторожной.
— Кэл, ты не обязан выслушивать меня, — мягко сказала она.
— Знаю, — ответил он.
— Не думаю, что тебе интересно.
— Я бы не спросил, если бы мне не было интересно, — возразил Кэл. — Давай рассказывай. Что бы ни случилось, это наверняка не так уж ужасно.
— Вот как? — невесело усмехнулась Руби. — Она переспала с другим почти сразу после свадьбы с моим отцом, забеременела, но не призналась отцу, что ребенок не от него. Как тебе это?
— Да, не очень приятно, — тихо сказал Кэл, и Руби вдруг стало стыдно за свой гнев и горечь, которую она прятала под ним.
— Ну вообще-то… Эта была связь на одну ночь, маме было девятнадцать, а тот мужчина — богат, красив и опытен, и он соблазнил ее.
Глядя на руку Кэла, переключающую передачу, Руби впервые задумалась, не стоит ли ей наконец простить свою мать. Прошлая ночь доказала ей, что нельзя недооценивать хороший секс.
— Ты умеешь прощать куда лучше, чем я, — заметил Кэл, словно прочитав ее мысли. — Значит, твой отец отверг тебя, когда узнал, что ты не от него?
— Что, прости? — не поняла Руби.
— Ты сказала, что знаешь, каково это — быть отвергнутой человеком, которого любишь, — объяснил Кэл.
Руби покраснела. Неужели она сказала это вслух? Она стремительно теряла контроль над ситуацией.
— Тем ребенком была не я, а мой брат, Ник.
— Тогда кто тебя отверг? — раздраженно спросил Кэл.
— Я его и имела в виду. Это случилось, когда моя умирающая мать рассказала отцу, что Ник не его сын…
Она резко замолчала. Зачем она все это говорит? Это ведь слишком личное!
— Это долгая и тоскливая история, — коротко закончила она.
— У нас есть пять часов, — пожал плечами Кэл. — Я не знаю, чем еще заняться, кроме разговора.
— История ужасно скучная, — повторила Руби. — Не хочу, чтобы ты уснул за рулем.
Он рассмеялся, сжал ее колено.
— Ткни меня в ребра, если я начну отключаться.
Его слова и прикосновение почему-то вывели Руби из равновесия, и она отвернулась к окну. Она никогда ни с кем не говорила об этом, но сейчас ей очень хотелось выплеснуть все накопившееся в ней за много лет. Может быть, этому способствовала манера Кэла подходить к любому вопросу деловито, аналитически, спокойно. Вдруг он поможет ей разобраться в ее запутанных чувствах?
Руби часто спрашивала себя, не могла ли она сделать что-то, чтобы предотвратить катастрофу. Если бы она была старше или лучше понимала, что происходит и что последует потом…
— Ладно, но как только тебе станет скучно, останови меня.
Кэл погладил ее по бедру.
— Начни с самого начала, с того дня, когда умерла твоя мать.
Руби вздохнула. Прошло уже столько времени… Она должна суметь рассказать об этом.
— Ладно. Тот день был не из легких. Днем раньше отец закрыл свой ресторан, и мы все никак не могли свыкнуться с этой мыслью.
— У твоего отца был ресторан?
— Да, итальянский ресторанчик недалеко от дома, в котором я живу сейчас. Он не был очень популярен, но мои родители много вложили в него после возвращения из Италии. Они управляли им вместе, и у них было всего двое помощников, не считая нас с Ником. Мы помогали им перед школой и по выходным.
— Но тебе было всего десять! — изумленно воскликнул Кэл.
Руби улыбнулась, вспоминая, как любила смотреть на родителей за работой. Странно, но это воспоминание до сих пор возрождало то давнее чувство защищенности, хотя теперь Руби знала, что оно зиждилось на лжи.
— Ну, я в основном создавала видимость деятельности, всю работу делал Ник. Мне все очень нравилось, ему — нет. Даже до того, как…
Она замолчала. Ей вдруг расхотелось делиться этим с кем-то.
— Вот откуда у тебя любовь к кексам, — заметил Кэл, и его голос помог ей взять себя в руки.
— Да, моя семья поколениями имела отношение к готовке.
— Но Ник не унаследовал эту страсть? — уточнил Кэл.
— Ник ненавидел все, что связано с ресторанной деятельностью, — кивнула Руби. — Шум, суету… Но дело было не только в этом. У него не складывались отношения с мамой.
Почему она только сейчас смогла признать это?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Кэл.
— Она очень любила жизнь, любила все, что делает, вкладывала в любое занятие всю себя, полностью отдавалась ему. — Руби перевела дыхание, готовясь приступить к самому сложному. — Но с Ником она неизменно была холодна. Она никогда не целовала его, не обнимала с тем удовольствием, с каким целовала и обнимала меня. Папа чувствовал это и пытался возместить отсутствие любви: он всегда хвалил Ника, поддерживал его во всем, пытался вытащить из раковины, в которую он иногда загонял себя. Но все изменилось в ночь, когда умерла мама.
Руби прижала руку к груди, чувствуя, как возвращается то мерзкое, липкое ощущение.
— Нам всем было больно, — тихо продолжила она. — Она была частью нашей жизни. Мы все страдали, глядя, как она умирает от рака, но в ту ночь все стало еще хуже. Ник сказал что-то, я не помню что, но отец словно с цепи сорвался. Он начал кричать по-итальянски, что не хочет видеть Ника, не желает его слушать. Ник стал белый как полотно, а я заплакала, обняла отца и умоляла его прекратить. Он замолчал, а потом заплакал, прижимая меня к себе так сильно, что на следующий день у меня на руках появились синяки. Но Ника он так и не обнял. Он даже не взглянул на него.
