Руби смутилась. Он как будто видел ее насквозь. Ей это не понравилось.
— Но, — продолжал Дев, — иногда вы пытаетесь спрятать то, в чем вам не хочется признаваться: досаду, усталость… влечение.
Руби показалось, что сегодня ей уже ничего не удастся от него скрыть. Он что же, читает ее мысли? Лучше не продолжать…
— В чем-то вы правы, — ответила она. — В школе я любила играть, притворяться, но на самом деле исследовала разные стороны себя самой. Мне никогда не удавалось изобразить кого-то другого. — Она рассмеялась. — И все-таки мне хотелось работать в кино, быть причастной… ну, и посмотреть мир. Вот почему после университета я начала с низов и постепенно выбилась наверх.
— Вы хорошо учились в школе?
Смеясь, она покачала головой:
— Вот уж нет! В университет я поступила в двадцать лет, вначале мне пришлось вернуться в школу и получить аттестат. В старших классах… наверное, я проходила бунтарскую фазу.
— В самом деле? — удивился Дев.
— Определенно, — улыбнулась Руби. — Тут многое сыграло свою роль, но главным, наверное, было то, что в подростковом возрасте я часто бывала несчастной… — Она замолчала, не уверенная, что можно рассказывать дальше. Правда, она не делала тайны из своего прошлого. — Я росла в приемной семье, точнее, мне пришлось сменить несколько приемных семей… В том возрасте я как будто притягивала неприятности.
Он слушал ее молча, иногда кивая. Его лицо не выражало ни изумления, ни жалости. Руби это понравилось. Да, ее детство нельзя назвать счастливым, но все могло быть намного хуже.
— Вы искали внимания, — сказал он, и настала очередь Руби удивляться.
— Да, — ответила она. — В конце концов я так и поняла.
Конечно, это слишком просто. Она искала внимания, но не только. Ей нужно было чувствовать себя любимой… желанной. Хотя бы ненадолго.
— Не смотрите на меня так удивленно, — сказал он. — Я не специалист по психоанализу, просто сравниваю себя и вас. Я ведь тоже поэтому пошел на сцену… В моей семье почти все отлично учились. А я школу ненавидел… не любил сидеть на одном месте. Зато обожал играть. Игра — единственное, что у меня хорошо получалось.
Пожалуй, он слишком скромничает! Ведь он не просто хороший актер.
— Наверное, ваши родные гордятся вами.
Руби удивилась, когда почувствовала ревность к гордым родственникам Дева. Она давно мечтала о любящих родных, о стабильности, уверенности в завтрашнем дне. Она строила воздушные замки, мечтала о принце на белом коне и об идеальной семье, как в рекламе зубной пасты. Правда, детские мечты давно сменились свободой, волнующей и легкой.
— Да нет, не особенно, — без выражения ответил Дев.
Она очнулась и резко развернулась к нему:
— Неужели ваши родные не гордятся всемирно известным сыном? Трудно поверить!
Он пожал плечами:
— Не знаю. Может, и гордятся. Мы нечасто видимся.
Руби собиралась спросить что-то еще, но он со скрипом отодвинул стул от стола.
— Пойдем или еще посидим? — Не дожидаясь ее ответа, он встал.
— Кажется, мы договаривались, что уйдем порознь, — напомнила она.
Главное — чтобы их не сфотографировали вместе.
Дев провел рукой по волосам и, не говоря ни слова, вышел из зала.
Руби не хватило времени сообразить, почему он так стремительно ушел. Неужели он притворялся целый вечер?
Неожиданно Дев вернулся.
— Метрдотель уверяет, что папарацци здесь нет, так что, по-моему, можно рискнуть.
Руби кивнула. Хотя она не собиралась покидать ресторан одновременно с ним… они вышли вместе. Бок о бок спустились по лестнице, вышли черным ходом. От его близости ей было приятно и тепло. Она решила, что все дело в хорошем вине. Когда они одевались, у нее немного кружилась голова и она старалась не смотреть на него. В самом деле, непонятно, почему она так упорно отказывалась от этого свидания?
Пропуская ее вперед, он заглянул ей в глаза и, наверное, прочитал ее мысли.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил он.
Выйдя в тихий переулок, Руби ответила:
— Я в полном замешательстве. Уже привыкла считать тебя самодовольным эгоистом, но сегодня ты показался мне… почти милым.
Она вздрогнула, когда он положил теплую ладонь ей на плечо и развернул к себе лицом. Потом взял ее за руку, потянул за собой. Руби вскинула голову. Они стояли под уличным фонарем; его лицо оказалось в тени.
— Нет, Руби, — тихо, но твердо сказал он. — По-моему, позавчера, в моем вагончике, ты все поняла совершенно правильно.
Она нахмурилась, силясь вспомнить, что наговорила ему позавчера. От злости и досады она себя не помнила, а сейчас… сейчас ей вообще было трудно о чем-то думать.
— Я совсем не «милый». — Он выпустил ее руку и зашагал вперед.
Внутренний голос требовал спорить, разубедить его. Но Руби молчала, понимая: Дев имел в виду вовсе не свой шантаж, вынудивший ее согласиться на сегодняшнее свидание. И не опоздание к ужину. Он вообще говорил не о ней.
Она не понимала его, но угадала в нем что-то знакомое. Поэтому она молча догнала его, и они пошли рядом.
Дев не думал о том, куда они идут. Просто ему нужно было двигаться. Вскоре освещение стало ярче, а вокруг появились люди, и он понял, что они направляются к Оперному театру. Он остановился и глубоко вздохнул.
Он не знал, как отнестись к тому, что только что случилось.
Он вообще жалел, что проговорился. Сегодняшний вечер и общество Руби не должны иметь отношение к его прошлому. Он вздохнул. Все-таки не зря он считался хорошим актером…
— Итак, — почти нормальным тоном сказал он, — куда пойдем?
Они стояли на площади, между ресторанами, выходящими на залив, и Оперным театром. Несмотря на поздний час, народу на площади было много. Почти все устремились к воде, хотя некоторые парочки и группки устроились на ступеньках. В том месте, где стояли Дев и Руби, не было больше никого.
Руби подняла на него глаза и улыбнулась — довольно неубедительно. Она в самом деле была неважной актрисой.
— Может, просто немного побродим?
— Отлично! — одобрил он, ожидая, что вот-вот вернется прежняя язвительная, оживленная Руби, объявит, что перемирие закончено, и быстрым шагом уйдет прочь.
Его грызло беспокойство. Почему ему так хорошо? Ладно, об этом он подумает потом… Он давно привык откладывать серьезные дела и мысли на потом.
Ничего не говоря, они дружно отправились к центру города: справа — кованая решетка, отгораживавшая набережную, слева — старомодные шары уличных фонарей. С воды дул прохладный ветерок, но его прикосновения были приятными.
