Открываю глаза и некоторое время просто лежу без движения. Напрягаю слух, словно зверь на охоте, прислушиваюсь к тихому разговору, доносящемуся с кухни, еле слышному звяканью посуды и шипению готовящейся еды. Сквозь приоткрытую дверь до меня доплывают божественные ароматы, я даже зажмуриваюсь и щепаю себя, чтобы убедиться, что это все по-настоящему.
Больно! Значит, я уже точно не сплю.
Пытаюсь воскресить в памяти моменты, похожие на это утро, но то, что вспоминается, относится к такой далекой давности, когда еще и деревья были больше, и лето было самым любимым временем года, потому что проходило в беззаботной праздности с дедом и бабушкой на даче. Вот бабуля, как, в общем, и все бабушки, любила кормить внуков вкусно, сытно, и чтобы обязательно к концу каникул на весах прибавлялось минимум пара килограммов, щеки становились похожими на хомячьи, и никакой худобы. Только не в коня был тот корм. Свежий воздух и игры до позднего вечера с такими же городскими пацанами, вырвавшимися из бетонных коробок на деревенские просторы, сводили к нулю все старания пожилой родственницы.
От воспоминаний на душе становится еще теплее, и улыбка расплывается на счастливом фэйсе. Потягиваюсь в кровати, словно сытый кот на теплой печке, даже неосознанно что-то тихо напеваю. Встав с кровати, в ванной быстро провожу все утренние процедуры и спешу на зов желудка, влеченный любопытством. На пороге торможу и все же подхватываю футболку, накинутую на вешалку, стоящую около двери. Фани привычна к моему обнажённому торсу, а вот Рыжулю смущать не стоит: рано еще. Но так хочется!
По пути до стратегически важного на данный момент помещения моей квартиры, прячу все прокачанные кубики под обтягивающую их ткань. Дойдя до кухни, останавливаюсь на пороге, завороженный непривычным, но таким естественным действом: два ярких лучика о чем-то мило шепчутся, улыбаясь друг другу.
Сердце екает, сжимаясь в болезненный ком обиды за мою малышку, лишенную такого обыденного, на первый взгляд, семейного общения. А все потому, что я выбрал когда-то в жены не ту женщину, руководствуюсь точно не той головой.
Есть время все исправить! С этой мыслью и решительной улыбкой я делаю шаг в сторону девочек и выдаю свое присутствие теплым приветствием. Фани окидывает меня искрящимся радостью взглядом. Марина чуть вздрагивает, смущенно теребит полотенце, стараясь не смотреть на меня, словно боится, что по эмоциям, блуждающим в ее глазах, я смогу прочесть тайные мысли.
Не смогу, но очень этого хочу. Хочу, чтобы она раскрылась и стала частью нашего мирка. Но пока я формулирую правильные фразы, стараясь разрядить несколько скованную обстановку, дочь, со своей детской непосредственностью, задает Марине вопрос, выбивающий почву из-под ног даже у меня.
Рыжий лучик будто резко теряет свой свет, тускнеет и погружается во тьму. Её лицо становится похожим на безжизненную маску, губы бледнеют и дрожат, а омуты зеленых глаз затягивает бурой тиной отчаянной скорби. Секунда-другая лишь сильнее отдаляют нас друг от друга. Фани не замечает этого, в ожидании ответа привычно ковыряет ложкой в тарелке с кашей. А меня обдает диким холодом беспокойства и смятения.
Время на мгновение замирает, позволяя мне собраться с мыслями, чтобы после стартануть с удвоенной скоростью и в считанные секунды разогнать грозовые тучи с горизонта счастливого утра.
Аккуратно встряхиваю Марину, вглядываясь в её отрешенное лицо. Тихо, но настойчиво зову ее, выдергивая из трясины забвения, в которую она все сильнее погружается. Возвращается. Остекленевший взгляд преображается, теплеет, наполняя взволнованную Рыжулю внутренним свечением.
Мне кажется, что я не дышу все это время, и делаю глубокий жадный вдох, когда она пытается робко улыбнуться и ответить на вопрос малышки. Быстро прихожу Марине на помощь, находя какое-то нелепое объяснение, но Фани оно устраивает, и та все так же беззаботно выдает идею:
— А давайте тогда Надей мою сестричку назовем!
— Какую? — ошарашенно и в один голос удивляется мы с Маришей.
— Которая у нас скоро появится, — беспечно пожимает плечами эта доморощенная Ванга, продолжая уплетать овсянку.
Черт, меня начинают беспокоить эти ее «предсказания» и «вещие сны»! Надо бы поговорить серьёзно. А может, к специалисту сводить? Кто занимается этим?
— Детские фантазии, — тихо и с каким-то потаенным сожалением выдыхает Марина, опускается на стул и, обхватив ладонями чашку с дымящимся кофе, прячет за ней эмоции, вновь погружаясь в свои мысли.
— А давайте после завтрака поедем за елкой! — предлагаю я, стремясь разрядить обстановку.
— Да! — поддерживает меня Фани, и вместе с ней мы смотрим на удивленную женщину. — Мамулечка, поехали! Нам же нужна большая елка, чтобы много-много подарков под ней поместилось!
— Я не… — теряется Марина.
— Ну, пожа-а-а-а-алуйста! — умоляюще тянет маленькая подлиза, а зеленые глазищи увлажняются, готовые вот-вот разразится потоками горестных слез.
— Хорошо, — соглашается она, одаривая крошку ласковой улыбкой.
— Значит, с аппетитом все съедаем и собираемся в «поход», — подытоживаю я, довольно потирая ладони, тянусь за блинчиком и с наслаждением уплетаю его, запивая бодрящим напитком.
ГЛАВА 12
МАРИНА
Завтрак проходит в какой-то невероятно теплой семейной обстановке, создавая иллюзию маленького счастья в отдельно взятой «ячейке общества». Я уже и забыла, как это бывает приятно и душевно — вот так, улыбаясь и шутя, таскать с соседской тарелки блинчики, сладкие сиропы, пропуская момент, когда одна забавная малышка весело пачкает всех вокруг малиновым вареньем.
— Ну, я нечаянно, — каждый раз оправдывается она, блестя зелеными глазищами, наполненными до краев искрами лукавства и беззаботности.
— Фани! — хмуря брови для вида, но не добавляя при этом в голос ни капли строгости, журит ее Игнат, и тут же нос малышки оказывается янтарно-желтым, и она, пытаясь достать до него языком, чтобы слизнуть медовую массу, скашивает глазки, сосредотачивается, но бросает это гиблое дело и тянется с ложкой к отцу для ответного действия.
Дружно схлестнувшись столовыми приборами, они, хохоча, соревнуются, а затем с победоносным кличем «Ура!» она возносит над головой отвоеванный блин — последний из огромной стопки.
— Заслужила, — с наигранной усталостью вздыхает Игнат, отваливаясь на спинку стула. — В меня все равно больше и не вместится, — сыто отмахивается он от лакомства, потирая живот. — Спасибо, Марин, я так вкусно сто лет не завтракал, а блинчики… — мечтательно так вздыхает, — просто сказка!
— На здоровье, — немного тушуюсь я, чувствуя, как щеки заливаются румянцем смущения. — С такой умелой помощницей это не сложно, — перевожу взгляд с Игната на девчушку, а рука сама тянется к его кучерявой головушке.
Фани жмурится от удовольствия, словно кошка на солнышке, и подставляется под нежные поглаживания. Сердце екает, и вновь в горле ком. Так хорошо, так спокойно и так до щемящей тоски непонятно, что же дальше и как нам со всем этим теперь жить.
В очередную нору гнетущих размышлений провалиться мне не дает все та же солнечная малышка и ее детская непосредственность, с которой она втягивает меня в продолжение абсолютно семейного утра.
— Мамуль, ты же мне поможешь выбрать наряд? — Спустившись со своего стула, она останавливается около меня и заглядывает в мои глаза с умилением в искреннем детском взгляде.
— Хорошо, — сглатывая ком грусти, не успевшей захватить меня в свой безнадежный плен, улыбаясь малышке. — Только со стола давай вначале уберем, — предлагаю ей.
— Конечно! — тут же спохватывается она и, схватив свою тарелку, с важным видом добросовестной помощницы несет ее к раковине. — Только я до крана еще не достаю, — предупреждает меня, привставая на носочки и опуская с грохотом чашку в мойку.
— Давайте-ка, девочки, вы пойдете приводить себя в порядок, а я наведу на кухне порядок. — Игнат выдвигает свою кандидатуру на роль посудомойки, и мы с Фани не смеем ему в этом отказать.
