— Нет! — поспешно воскликнула Аннетт и умоляюще на него посмотрела. — Пожалуйста, не говорите им о моем… о моей болезни. Иначе люди начинают с утра до вечера выказывать мне свою жалость, и от их соболезнований мне становится совсем плохо.
Неожиданно его лицо исказила сардоническая усмешка, а в сузившихся глазах заплясали насмешливые огоньки.
— Но ведь и я далеко не бесчувственный монстр, как вам, наверное, представляется, и мне тоже в какой-то степени жалко вас.
Он сел рядом с нею на смятые простыни кровати, и Аннетт инстинктивно отпрянула от излучающего мужскую силу тела. Попытавшись дотянуться до свисающего на пол покрывала, чтобы прикрыть свои стройные, отливающие в свете луны матовым блеском ноги, она поступила очень неразумно, поскольку на ней была короткая, всего до бедер ночная рубашка. А ей вовсе не хотелось, чтобы между нею и Саймоном снова возникла опасная своими последствиями интимная атмосфера.
— Так почему же моя жалость не смущает вас? — Его глаза неотступно следили за каждым ее движением.
Еще как смущает, подумала Аннетт, съежившись. Но это чувство меркнет перед ужасным смятением, которое я испытываю, когда ты так близко.
— Потому что… потому что с вами все совсем по-другому, — проговорила она, не придумав ничего лучшего.
— По-другому? Это как? — Его ладонь легла на тонкое запястье в то теплое местечко, где бешено бился пульс, заскользила вверх, к плечу, сквозь мягкую, шелковистую массу волос.
Она беспокойно задвигалась, и тогда Саймон перебирая пальцами прядки, хранящие тепло ее тела, произнес негромко и задумчиво:
— Может быть, стоит взять вас с собой на съемки?
— С вами? — От такой перспективы она нервно вздрогнула, и он, конечно, заметил это.
— Что вас так напугало, Аннетт? — Голос его звучал сухо, но какие-то искорки поблескивали в глубине темных зрачков. — По-моему, это единственный возможный вариант: не отрываясь от работы, я присматриваю за вами, а вы чувствуете себя в полной безопасности. — От него не укрылось ее смятение, и он воскликнул, уже с большей настойчивостью: — Это же лучше, чем одной лежать в этой кромешной тьме и надрываться от крика! Хотя… — он помолчал, — трудно будет объяснить Эльзе ваш отъезд.
— Ей это покажется странным, и она начнет допытываться о причине, — Аннетт моментально ухватилась за эту ниточку. — Я обещаю, со мной все будет в порядке. Я справлюсь, честное слово.
— Да? Мне отрадна ваша храбрость, но я почему-то в нее не верю. — Он обвел пальцами нежную округлость ее щеки и добавил с настораживающей хрипотцой в голосе: — Оставлю-ка я вам кое-что на память, чтобы в часы, проведенные без меня, вас не терзали неприятные мысли. Однажды такое уже было, помните?
Его острый взгляд, до того блуждавший по ее взволнованному лицу, остановился на полуоткрытых, чуть влажных губах, и темноволосая голова начала медленно склоняться.
— Нет! — в панике прошептала Аннетт, пытаясь откатиться» на другую половину кровати. — Не надо, Саймон!
— Почему, если нам обоим это нужно? — Сильные руки вернули ее на прежнее место, и горячий шепот опалил нежную раковину уха.
— Нет! Я не хочу!
— Но я хочу… — со страстью пробормотал он, усыпляя ее сопротивление нежными, умелыми ласками. С внезапной настойчивостью его рот обрушился на мягкие трепещущие губы.
Аннетт выгнулась лозой в его объятиях, чувствуя, как желание — дикое и безрассудное — охватывает все ее существо, наполняя раскаленной лавой ее груди и жарким томлением бедра. Саймон мгновенно откликнулся на эту немую просьбу, потянув ее за собой на прохладные подушки. Ищущая рука незаметно пробралась под легкий шелк ее сорочки, быстро накрыла обнаженный холмик груди, и Аннетт изумленно выдохнула в его раскрытые губы, когда пальцы сжали внезапно затвердевший бутон ее соска.
Она не сразу поняла, что он отпустил ее и, словно избегая соблазна, набросил на требующее удовлетворения тело холодную шелковую простыню. Когда она открыла глаза, в их изумрудных глубинах, похожих на бушующие недра океана, отразилось острое разочарование.
— Зачем… зачем… — Аннетт ловила губами воздух, подобно выброшенной на песок рыбе.
— Зачем я набросился на вас с отвратительной наглостью или зачем я отпустил, так и не доведя свое восхитительное дело до победного конца? — насмешливые слова впивались в ее мозг, как жгучие льдинки.
— Вы… — Она никак не могла подобрать достаточно оскорбительного определения, чувствуя себя гадко и униженно; ее лицо стало совсем пунцовым от стыда. — Вы… чудовище!
— Не грубите, Аннетт. — От его глаз веяло холодом, но, слыша его тяжелое дыхание, она понимала, что, несмотря на все старания казаться бесстрастным, он, так же как и она, не может совладать с собой. — И не отрицайте, что вам было хорошо, хотя, признаться, меня удивила ваша горячность и полнейшая неопытность. В вашем возрасте, да еще при таких прелестях, оставаться дев…
— Замолчите! — выпалила она, натягивая простыню до самого подбородка и закрывая руками полыхающее лицо. Впервые в жизни ее так безжалостно унизили, и она уже не испытывала ничего, кроме презрения, к человеку, который это сделал, и к себе — за то, что позволила ему целовать себя.
— Вам не хочется меня ударить, прежде всего для успокоения совести? — пренебрежительно осведомился он, направляясь к двери.
— Будьте уверены, в следующий раз я так и сделаю!
— Вы думаете, следующий раз когда-нибудь наступит? — с усмешкой спросил он, и Аннет сжалась от стыда. — Мне кажется, я и в этот раз достаточно ясно дал понять, какое наказание вас ожидает, если вы снова начнете поддаваться кошмару, вместо того чтобы бороться с ним.
— Спокойной ночи! — выкрикнула Аннетт, вся дрожа.
— Надеюсь, и для вас остаток этой ночи будет спокойным, — с преувеличенной вежливостью произнес Саймон. — Впрочем, теперь, — он выразительно приподнял брови и окинул ее, сжавшуюся в комок под ненадежной защитой простыни, проникновенным взглядом, — теперь я в этом просто уверен.
С этими словами он скрылся за дверью, а Аннетт в изнеможении упала на смятые подушки.
Некоторое время она не могла даже думать о случившемся, но потом в ней опомнился и окреп обвиняющий голос рассудка. Как ты могла позволить так с собой обращаться? — вопрошала она, лежа в темноте и уставившись невидящим взглядом на темные фиолетовые тени на потолке. Ты уже обожглась один раз там, в самолете, и сегодня снова не устояла перед его мужским обаянием, будто не знала, что он не упустит случая, чтобы не швырнуть твою безумную, страстную нежность тебе же в лицо.
