состоянию в конкретный момент, в этом городе, в этом зале. Что-то изменилось в данном вопросе за прошедшие три года?
— Изменилось, — улыбнулся Теодор, — График теперь на четыре года вперёд.
Они с Ириной синхронно рассмеялись, и Теодор продолжил:
— Но! У меня уже было несколько раз, когда я менял программу концерта в последний момент. Так что, всё-таки, кое-что изменилось.
— Как отнеслись Ваши оркестранты к такой непредсказуемости?
— Я не самодур какой-то, не маэстро где-то там наверху, а вы мусор у меня под ногами. Я обязательно им объясняю, почему я так хочу сделать, а не иначе. Они все профессионалы экстра-класса. Они так меня понимают, что могут начинать делать то, что я ещё только подумал, но ещё не сказал и не показал. Ведь даже во время исполнения произведения, которое стоит в концерте, которое мы уже играли сто раз, они чувствуют мою энергию, которую я на них проецирую, чувствуют мой спонтанный замысел, возникший сиюминутно, только сейчас. Потому что меня тоже качает энергия. Она может мне что-то новое предлагать. И я улетаю в какие-то пространства неизвестные. Я как будто впервые вижу это. Вижу очень странные картины. Воздушные пространства моего воображения. Иду в очень странные отношения… Всё в жизни энергия. Любовники, которые занимаются сексом, какой энергией они делятся?
Вопрос прозвучал столь неожиданно, что Ирина немного растерялась. Какие логические цепочки выстроились в мозгу Теодора, что в разговор о музыке, вдруг, вклинилась тема взаимоотношений мужчины и женщины? Попыталась ответить:
— Это зависит от того, наверное, чем они делятся друг с другом. Что готов отдать он, а что она.
— Я спрашивал «какой» энергией. И вообще, этот вопрос риторический…
Ирина попыталась вернуть интервью в русло музыки:
— В связи с Вашей загруженностью, остаётся ли у Вас время на написание собственной музыки?
— С этим по-прежнему проблема. Пишу с препятствиями. Кроме того, сейчас изменилось моё восприятие мира, и поэтому не могу закончить то, что почти закончил. Начал писать другое произведение. Моё написание музыки отражается на дирижировании другими произведениями. Моя задача, как дирижёра, не просто тупо выполнять то, что написано — пиано, форте, крещендо29, а понять, что композитор хотел сказать, вытащить на поверхность глубинные пласты его замысла, его мыслей, его чувств.
— Поэтому так кардинально изменилась Ваша трактовка Шестой симфонии Малера — с мрачного восприятия жизни без малейшей иллюзии на всепоглощающий гимн любви?
— Да! — заулыбался Теодор.
Заулыбался так солнечно, что осветилась вся студия. Так показалось Ирине. Нет! Вовсе не показалось! Он, действительно, был сегодня другой. Светился изнутри. Чаще улыбался. Открыто, широко наружу. И тепло и нежно внутрь себя. Будто лелеял в глубине своего сердца что-то небольшое, но очень важное для себя, родное. И не было щемящего ощущения его одиночества. Дай-то Бог! Дай-то Бог!
— Музыка может заменить общение с людьми?
— Общение с людьми и любовь человека к человеку незаменимы. Но общение с музыкой тоже незаменимо. Это просто другой вид общения. Через чувства. Но чувства — это черная дыра, в которую тебя засасывает. Чтобы не исчезнуть и не раствориться в этой черной дыре, нужен контроль, иначе ты потеряешь меру.
— То есть искусство — это всегда процесс хождения по краю черной дыры, по краю безумия?
— Да. Я хожу по самому-самому краю пропасти. Еще чуть-чуть — и сорвусь. Но так не только в искусстве. Влюбленность, например, — это тоже грань безумия. Это тоже ненормальность, что, когда ты влюблен, то готов умереть за другого человека.
— В прошлый раз я задала Вам такой вопрос: «Боитесь ли Вы чего-нибудь?» Я помню Ваш ответ: «Да, боюсь! Боюсь себя. И боюсь Бога». Сегодня как бы Вы ответили на этот вопрос?
Теодор задумался и, как показалось Ирине, погрустнел. После паузы ответил:
— Также. Боюсь Бога. Боюсь себя… Очень себя боюсь… Боюсь потерять её…
«Её» — музыку, «её» — любовь, «её» — женщину — осталось за скобками программы. Пусть каждый зритель решает за себя. На прощание Ирина сказала:
— Теодор, я очень благодарна Вам за это интервью. Оно получилось красивым, искренним, ярким. Я надеюсь, что перед каждым, кто его увидит, откроются новые горизонты, где есть музыка и любовь.
— Спасибо!
И уже после выключения камер не выдержала, спросила:
— Теодор, Вы счастливы?
— Да, — коротко ответил он и улыбнулся так, что у Ирины кольнуло в сердце. Повторил твёрдо, — Да!
29 — тихо, громко, постепенное увеличение
— Максим Витальевич! К вам арт-директор дирижера Теодора Голованова-Галанис — Белла Светлова. Примите сейчас или пусть подождёт?
Секретарь у заместителя начальника Управления культуры Краснодара, Максима Витальевича Прилучного, была новенькой, а потому каждый раз старательно сообщала не только фамилию пришедшего посетителя, но и полную информацию о нём. Бывшая секретарша, Маринка, сказала бы запросто: «К Вам Белла». Поскольку Белла, она одна в Краснодаре, да и во всём Краснодарском крае тоже. И вопрос: «Примите или пусть подождёт?» не задавала бы, поскольку знала, или, скажем так, догадывалась, что начальник к Белле неровно дышит, а потому примет тут же, и не важно — подошёл ли его рабочий день к концу или, как сейчас, наступило время обеденного перерыва.
— Пусть заходит! — ответил начальник.
Белла зашла в кабинет не одна, а с девушкой. Представила её:
— Максим Витальевич! Разрешите Вам рекомендовать нового арт-директора Теодора — Анастасию Аркадину. Надеюсь, что Ваше сотрудничество с ней будет таким же плодотворным, как и у нас с Вами. Извините, что ворвались так неожиданно, без записи. Анастасия вступает в должность с понедельника. Меня уже не будет в это время в Краснодаре. А мне хотелось самой Вам её представить.
— Очень приятно, Анастасия! Поработаем вместе. Сейчас мне некогда, — произнёс Максим Витальевич и демонстративно посмотрел на часы, — Поговорим позже. Запишитесь на приём у моего секретаря. Познакомимся, так сказать, поближе.
— Спасибо, Максим Витальевич! — тепло улыбнулась Белла.
Анастасия так ничего и не сказала. Тонко улыбнулась. Развернулась и пошла к двери. А вот Беллу Максим Витальевич остановил:
— Белла, задержитесь на минутку. У меня к Вам есть вопрос по репертуару Филармонии… Сядь!
(Когда они оставались вдвоём, Максим Витальевич обращался к Белле запросто, на «ты». И не только в силу своего должностного положения, но и в силу разницы в возрасте. Он был почти на тридцать лет её старше)
Белла покорно села и застыла на стуле. А Макс не знал, что сказать. Оставил Беллу в кабинете спонтанно, поддавшись эмоциям. Белла сама на себя была не похожа. Бледная, погасшая. Хоть и улыбалась, но улыбка была какая-то приклеенная, не
