В общем, я достаточно тебя узнал, но только в последние дни осознал, что ошибся в трактовке. И мое отношение постепенно изменилось.
Ренрих сделал движение, заставившее меня поднять руку с развернутой ладонью, замершей у самой его груди.
— Это неправильно, — мягко сказала я.
— Почему, позволь спросить?
— Ты — мой персонаж.
— И?
— И это — вымышленная реальность, понимаешь?
Ренрих явно не понимал. Я вздохнула.
— Подумай сам. А что, если твое внезапно изменившееся отношение — вовсе не результат взвешенной оценки.
— А что же? — заинтересовался, наконец, этот тип.
— Например, результат твоего происхождения. Разве ты не обязан любить и уважать того, кто тебя создал?
Вообще, при его первом появлении, я никакого уважения не заметила. Значит, условие необязательное. Но внутренний голос шепнул: а вдруг все дело в том, что, оторвавшись от книги, Ренрих получил и некий изъян, выразившийся в способности злиться автора? А теперь вот он попал, наконец, в книгу и отношение его поменялось. Ренрих в ловушке, а я… а я…
А ты, мать, всерьез об этом думаешь!
Ренрих наблюдал за мной с улыбкой. Все-то он понимал, отр-рицательный герой!
Я мысленно искала отговорку. Как для ребенка — первое попавшееся что-нибудь. Понимала, что веду себя глупо, но все получалось как-то само собой. Я едва не выпалила, что мне нужно закончить историю. А потом… ну, решим что-нибудь. В конце концов, у него будет своя героиня, и ему станет не до меня.
Зачем я только начала придумывать для него эту героиню!
О, так мы все еще продолжаем с упоением сходить с ума?
Молодец, Вика, так держать!
Ренрих просто взял меня за руку и повел к крыльцу. Я механически двинулась следом. Даже начала что-то лепетать.
— Ну, значит, не будем об этом, — сказал Ренрих. — Не хотел тебя напугать. И портить вечер тоже не хотел.
— Ты не портил! — бурно запротестовала я. Ренрих выгнул бровь и коварно заулыбался. Я нахмурилась, понимая, что он меня подловил, но потом решила, что вечер действительно не стоит портить.
— Откуда ты знаешь, что вечер? — протянула я.
— «Испорченная ночь» звучала бы двусмысленно, — пояснил Ренрих. И ушел в дом, оставив меня на крыльце, осознавать последствия всего произошедшего. По крайней мере, жалким потугам разобраться в себе я и предавалась, пока он не вернулся.
Ренрих принес плед, две чашки с дымящимся, умопомрачительно пахнущим кофе.
— Ты сварил кофе? — удивилась я.
— Сначала обжарил. Все согласно рецепту, — серьезно ответил Ренрих, протягивая мне одну из чашек.
— Нет, я имею ввиду: у нас есть зерновой кофе? Раньше был только растворимый.
— В нижнем шкафчике, в мешке, — подсказал Ренрих. — Там же и цикорий в банке с надписью «Лавровый лист». Я туда пересыпал. Бумажный пакет слегка подмок, пришлось спешно спасать то, что еще можно было.
Представляю, какая была катастрофа! Только собранность и четкие действия позволили герою не упустить контроль над ситуацией.
Мне на мгновение показалось, что он мне все так подробно рассказывает… как бы на будущее. Чтобы в его отсутствие я не потерялась на кухне в собственной хижине. Понятно, ведь с самого начала Ренрих говорил о том, что не собирается задерживаться. Да и историю я уже начала. Вообще, удивительно, что главный герой еще здесь, а не на посту, так сказать. Может, я слишком увлеклась с описаниями? Надо бы перечитать и откорректировать.
Отчего-то я не решилась поделиться с Ренрихом своими мыслями. Вместо этого спросила:
— У этого рецепта тоже есть номер?
— Конечно! Тысяча девяносто три. «Кофе на молоке по-варшавски». На одну порцию — восемь грамм кофе и два грамма цикория.
— Нелегко тебе пришлось, отмерял-то наверняка точно.
— Хм… твоя ирония подсказывает, что отступление от рецепта не ведет к фатальным последствиям, — с преувеличенной серьезностью протянул Ренрих. Мол, роз уж пришлось выполнять незнакомые функции, так он собирается освоить все детально, въедливо… Не думаю, что сослуживцам он нравился бы, помни они Ренриха. С его характером еще и педантичен до занудства. Ужас и кошмар!
Я засмеялась своим мыслям.
— Что? — спросил Ренрих. Он накинул мне на плечи плед. Мы уселись прямо на крыльце.
— Да так… а тебе не холодно?
— Ты тут когда-нибудь мерзла? В принципе, я мог не тратиться и на обувь.
Тучи разошлись, Луна решила присоединиться к нашей компании. Дымокот прижался ко мне с одного бока, с другого сидел Ренрих. Так мы и пили кофе, глядя на звезды. В такие моменты ведь принято говорить о возвышенном. Наверное, потому все и начинают обсуждать созвездия.
— Ренрих, — тихо попросила я, — признайся, ты же видел этот злосчастный пролог?
— Откуда? — также тихо спросил он. Я посмотрела на филина, который, кажется, спал на своем насесте. Ренрих бросил взгляд на наблюдателя. Небрежный такой…
— Когда ты появился, говорил сплошные глупости. Очень пафосно и неправдоподобно. И думал, что я тебя быстрее узнаю. Твои слова, не мои.
— Ну… глупость сделал, согласен, — неожиданно покаялся мужчина. Я взглянула на него, ожидая увидеть усмешку. Ренрих смотрел куда-то во тьму леса, начинавшуюся сразу за оградой…
— Так видел или нет?
— Нет. Но я читал твою первую книгу и, уж поверь, пафоса там тоже достаточно.
— Эй! Ты сейчас с автором, между прочим, разговариваешь! Не так уж там все и страшно!
— Ну, я прикинул, как бы ты могла писать, будь еще моложе и глупее, — протянул Ренрих. Я не выдержала и пихнула его в бок. Мужчина дернулся, хотя тычок был не таким уж сильным. Остатки кофе выплеснулись на снег.
— Ренрих, что? — всполошилась я. — Опять?!
— Все нормально, — сказал он спокойно. Слишком спокойно, поняла я. И ни на мгновение не поверила.
— У тебя все еще приступы?
Но почему?! Ведь книга пишется. Неужели есть какое-то скрытое условие? Определенный объем, меньше которого написать нельзя, иначе мир не начнет функционировать вообще?
Или история, которую я придумала, оказалась «ненастоящей»?
Я вспомнила, как пожалела о том, что по сюжету появилась подруга. Она, конечно, еще не появилась в самой книге, но… всего на мгновение, ознаменованное поцелуем, я испытала сожаление. Сойдет ли это за авторское разочарование в книге?
Я уже стояла перед Ренрихом, сжимая свою кружку так, что она вот-вот должна была лопнуть. Мужчина вздохнул, тоже поднялся. Подобрал плед, который сполз с меня в снег. Аккуратно укутал меня снова.
— Просто не хотел тебя расстраивать. В том неполноценном мире, который связан с прологом, я говорил кое-с-кем. Манера речи оказалась запоминающаяся. Вот и все. Надо было сказать сразу. Только зря напугал.
Я с тревогой вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, лжет ли он мне на этот раз. Ренрих не выдержал первый и отвел взгляд.
— Знаешь, — проговорила я, — ты настоящий. Несмотря на то, что о тебе в книге всего три абзаца. Может быть, я когда-то и придумала Ренриха, но тот человек, который сейчас передо мной, стал таким, какой он есть, потому что чего-то добивался в жизни, к чему-то стремился. А вовсе не потому, что того требовал сюжет. Ты уже давно от меня не зависишь.
Он усмехнулся. Может быть, получилось неуклюже, но я ведь похвалить хотела!
— Замечательная ночь, — заметил Ренрих. — Я рад, что мы с тобой вот так поговорили. Что я тебя нашел.
— Пока еще рано радоваться, — напомнила я. — Ты ведь не знаешь сюжета.
— Да, — согласился Ренрих, нисколько не разочарованный. — Пока не знаю.
Он улыбнулся очень-очень тепло. Так, что мне захотелось вернуться к поцелуям. Ну, автор я, и что? Мало ли, что мне снится!
На этой мысли я проснулась.
Ошалело уставилась на телефон, наигрывающий бодрую мелодию, установленную на будильник.
Однако… Поздравляю вас с эротическим сном, Виктория Романовна!
Хотя какой он там эротический. Шестнадцать плюс с натяжечкой. И то лишь потому, что Ренрих, кажется, был готов к продолжению.
