У Фройдис перед глазами замелькали трагичные, почти стертые картинки из прошлого: медсестра в маске, шприц, больничный коридор… Она во чтобы то ни стало обязана помешать тому, чтобы Агнесс сделала аборт. Нельзя допустить смерти ребенка — еще одного ребенка. Никакого аборта!
— Никакого аборта! — услышала Фройдис у себя за спиной.
Она обернулась. В дверях, прислонившись к косяку, стояла Сигурни. Ее лицо было бледным и мокрым от слез, а подбородок решительно выдвинут вперед. В глазах тлело приглушенное отчаяние.
«Какая она красивая! Какая сильная. И какая… несчастная!» — вдруг восхитилась Фройдис. В этот момент она почувствовала, как две слезы выкатились из глаз и медленно побежали вниз, к подбородку, оставляя за собой влажные исчезающие дорожки.
Фройдис напоминала Улаву молнию. С громом. В ярком, слепящем свете-вспышке. Она ворвалась к нему в кабинет без стука, проигнорировав его секретаршу — пожилую ответственную фру Хоргви. Уж как девушка проскочила мимо этой старушки — непонятно. Обычно фру Хоргви чуть ли не грудью встает на защиту и покой Йорта. Она, растопырив руки, грозно преграждает дверь и голосом, от которого любому становится не по себе, спрашивает: «Вам назначено?» И если встреча не была зафиксирована в журнале посещений, то гость в этот день ни за что не попадал к Улаву. Фру Хоргви многих раздражала, поэтому Йорт нередко слышал упреки в свой адрес: дескать, пора бы взять секретаршу помоложе, с которой и развлечься можно было бы от скуки. Но Йорта его нынешний секретарь вполне устраивала, и потом, было забавно слушать, как она громким голосом запрещает посетителю войти.
Поэтому появление взбешенной Фройдис было для него неожиданностью. Он ничего не мог понять из ее сумбурной скороговорки.
— Фройди! Успокойся!
Улав усадил ее на стул. Но она тут же вскочила и метнула на него гневный взгляд:
— Не ожидала от вас такой низости, господин Йорт! Черт тебя подери! Да как ты мог так поступить с моей сестрой!.. С обеими моими сестрами?!
— Фройди, да что случилось?
— Что случилось?! — Фройдис была вне себя.
Схватив со стола стеклянное пресс-папье, сделанное в виде бабочки, она со всего размаху швырнула его об пол. Стекляшка разлетелась на кучу мелких осколков.
— Фройди! — Улав бросился к ней и схватил за плечи.
Но она оттолкнула его.
— Я скажу тебе, что случилось! — Она уже перешла на крик, и ее совершенно не волновало, что кто-нибудь их может услышать. — Сначала ты спишь со мной! Потом — с Сигурни! Теперь — с Агнесс!! Как ты мог, Улав? Боже мой! Как я могла так ошибиться в тебе?!
— Фройди…
— Она верила тебе! Она любит тебя! А ты, ты… Господи! Я тебя ненавижу! Какой же ты гад! С Сигурни такое творится! Если бы со мной, я бы пережила — привыкла. Но только не она!
— Фройди!
— Что «Фройди»? Какая я тебе «Фройди»?!
— Что произошло?
— Я не для того познакомила тебя с Сигурни, чтобы ты спал с Агнесс!
— Я сорвался! — Теперь и Улав вышел из себя, не сдерживая крика. — Помнишь, я приходил к тебе? И хотел рассказать, посоветоваться, что делать дальше? Но пришел Альф!
— Сигурни плохо. Она… — Фройдис опустилась на стул, закрыв лицо руками.
— Я не знаю, как это случилось… Мы с Сигурни выпили лишнего на празднике и повздорили слегка из-за нерешенной проблемы с Альфом.
Фройдис тихо плакала. Он впервые видел ее слезы. Она никогда раньше не позволяла себе такого.
В кабинет заглянула фру Хоргви:
— Господин Йорт, все в порядке?
— Да, да… Принесите воды, пожалуйста.
Улав присел перед Фройдис на корточки. Погладил по рыжим кудряшкам. Какое-то щемящее, почти отцовское чувство, шевельнулось в его душе. Она сидела перед ним такая беззащитная, такая хрупкая, такая несчастная. И плакала.
— Ведь она самый дорогой для меня человек… — Фройдис всхлипнула и вытерла слезы. — Я ее очень люблю. И когда ей плохо — мне тоже плохо. А сейчас все хуже некуда!
Фру Хоргви внесла графин с водой и два стакана.
— Меня ни для кого нет, — бросил ей Улав и, налив воды в стакан, протянул его Фройдис.
Она взяла, но, не отпив ни глотка, поставила на стол.
— Я поеду к ней. Поеду к ней прямо сейчас, упаду в ноги… — Улав подошел к окну, потом к стеллажу с альбомами репродукций. — …И буду умолять ее простить меня…
Фройдис подняла на него глаза. Сейчас это была совсем не та насмешливо-ироничная светская львица, которую он знал. Теперь она походила скорее на крохотного, затравленного зверька или на маленькую, потерявшуюся девочку. Он молчал.
— Агнесс беременна… от тебя.
Альф ушел из дома. Он не стал ни спорить, ни ругаться с Сигурни. Он просто собрал свои вещи и переселился жить в мастерскую. В конце концов, не ей же переезжать. С детьми…
Он сидел среди своих картин и пил. Снова коньяк. Из тонкого, пузатого стакана. С коньяком легче. И с сигаретой. Они спасают.
Может, Сигурни еще одумается и позовет его обратно. Что она без него? Да ничто! Да она и недели одна не протянет. Прибежит и будет еще прощения просить!
Но было как-то гнусно на душе. Все произошло слишком быстро, и он сразу потерял и Фройдис — шикарную любовницу, и Сигурни — замечательную жену. В один день — обеих. Альф усмехнулся и плеснул себе еще коньяка.
Скоро выставка. Единственная возможность доказать всем и самому себе, что он чего-то стоит. Что он не рисовальщик комиксов, а истинный художник. И тогда он всем им покажет, что с ним нельзя вот так: просто бросить — и все!
Да что они о себе думают?! Две сестры.
Альф закурил.
Руки дрожат.
Нехорошо…
Альф был словно в каком-то дурмане. И даже внутренний противный голосок помалкивал.
Он залпом выпил коньяк и снова наполнил бокал. И вдруг пыл его пропал. Сигурни-то как раз сможет без него. А он без нее? Это он — ничто! Пустое место! Человек, который ничего в этой жизни не добился.
Но… тут ему выпал шанс! Они все еще увидят, на что он способен. Особенно Сигурни и Фройдис, эти две любимые им, столь по-разному, но любимые женщины. Он докажет, что достоин их уважения и любви.
Альф вздрогнул от этой мысли. Как же он хотел этого!.. Настоящей, чистой любви — какую дарила ему Сигурни десять лет назад. И которую он не ценил тогда, а просто принимал как должное.
Альф, застонав, будто раненый зверь, в сердцах швырнул бокал в одну из своих картин. Осколки стекла брызнули в стороны. Он крепко сжал бутылку, борясь с желанием и ее запустить в стену. Потом, отхлебнув коньяка, закричал от бессильной ярости.
Прислонившись к стене, Улав медленно оседал по ней.
