Виктор нравился Джине как человек, еще больше – как любовник, и ей ничего не оставалось делать, как признать то спокойное чувство, которое она к нему испытывала, любовью и заняться наконец решением других вопросов. Например, самореализацией.
Но черт бы ее побрал, эту жизнь: и здесь не складывалось. Джина взяла в руки карандаш гораздо раньше, чем научилась писать. Она рисовала с упоением. Потом, когда маленькая Джина узнала, что есть еще и цветные карандаши, и фломастеры, и – слава Создателю! – краски, она поняла, что будет рисовать всю жизнь.
Проблема заключалась в том, что у ее родителей были несколько другие соображения на этот счет. Отец Джины, Джозеф Конрад, был банковским служащим в третьем поколении. Ее мать, Вероника Конрад, в девичестве Бьянко, была женой банковского служащего. И этим сказано все. Что удивительно, полуитальянское происхождение не отразилось ни на цвете волос Вероники, ни на ее темпераменте.
Однако гены все же передаются через поколение, и никому на самом деле неизвестно, чего натерпелась взбалмошная и непостоянная Джина в родительском доме.
Пожалуй, этого не помнила даже сама Джина: слишком уж она любила свою семью, родителей и сестренку Энн, чуть менее безбашенную и чуть более сентиментальную, чем она сама, юную девицу.
– Вик…
– Мм?
– Не смотри на меня поверх очков, знаешь ведь, что я этого не люблю. Ты похож на моего учителя математики, который из принципа ставил мне «удовлетворительно».
– Ты обратилась ко мне, чтобы сказать это? – саркастически поинтересовался Виктор.
– Черт, не придирайся! – Где-то в подсознании проснулся легкий страх: во что превратятся эти обмены репликами через десять лет? – Я хотела спросить: ты свободен вечером?
– Сейчас посмотрю… А что?
– Родители приглашали нас на ужин. Мама пожаловалась, что уже успела соскучиться по тебе. – Джине почему-то стало досадно от того, что она пытается поймать взгляд Виктора, а он уткнулся носом в ежедневник. Она подчеркнуто громко перелистнула страницу блокнота.
– Нет, милая, извини, Боб очень просил меня быть на сегодняшней встрече с каким-то мистером Карлайлом. Ну понимаешь: поддержка друга и юриста…
– Виктор, но это же моя семья…
– Джина, я обещал Бобу раньше. Видишь, здесь записано?
– Да.
А вообще с Виктором невозможно было поссориться: он почти всегда сохранял невозмутимое спокойствие, и даже темперамент Джины не мог разбить эту стену. Может быть, оно и к лучшему.
Джина выдохнула и начала убирать со стола.
Это был холодный день. И очень обманчивый: солнечный свет, по-осеннему неяркий, но чистый, прозрачный наполнял собой воздух. Джина поняла, что зря легко оделась, только когда выбежала из подъезда вслед за Виктором.
И он, конечно, очень хорошо к ней относится и не склонен к ярким проявлениям агрессии… Но что-то помешало Джине сообщить ему, что ей нужно вернуться и переодеться.
Джина сидела в салоне автомобиля, в меру уютном и в меру стильном, в общем, безумно напоминающем жизнь самого Виктора…
Нет, правда же, это не оскорбительное сравнение, просто он – такой…
Джина пыталась согреться и думала о том, что при всех недостатках у ее работы есть огромное преимущество: на рабочем месте можно появиться в джинсах. Начальница, миссис Уотсон, конечно, не обрадуется этому, но не оштрафует.
Хотя странно. Кажется, это тот самый предел терпения, который есть у каждого из нас. И все-таки в голове не укладывается, как может это тощее белобр… пардон, белокурое создание терпеть меня в джинсах?! Те сексуальные проблемы, которые несложно прочитать на ее лице за двадцать пять шагов…
– Эй, малыш, приехали, просыпайся!
Ну, слава богу. Мысленное злословие не облегчает жизни. То ли дело перемыть кому-то кости по-настоящему!
– Спасибо, Вик! До ве…
– Извини, до завтра.
– Да, точно.
От поцелуя не кружится голова – обычное дело.
Джина легко взбежала по лестнице на второй этаж салона.
– Джина, доброе утро. Я давно вас жду. – Миссис Уотсон в пошло-палевом костюме, строгая и неприступная как всегда, стояла на пороге своего кабинета. Джина пожалела, что этот самый кабинет находится слишком близко к лестничной площадке.
Миссис Уотсон была из тех женщин, чей возраст так сразу не определишь. И вообще не определишь, не задав прямого вопроса. А его не задашь: не тот у нее характер… Он, однако, очень гармонировал с острым взглядом светлых, почти прозрачных глаз, тонкими светлыми волосиками и костлявой фигуркой. Так что в каком-то смысле миссис Уотсон была образчиком цельности…
– Здравствуйте, миссис Уотсон. Извините меня: нужно было обстоятельно подготовиться к… сегодняшней встрече.
– М-да? – Взгляд миссис Уотсон скользнул по Джине. Взгляд этот был, мягко говоря, исполнен недоверия.
– Джина, я, конечно, вам не мать, да и вам уже не пятнадцать, но обстоятельства… вынуждают меня сделать замечание в адрес вашего внешнего вида.
– Что?! – Изумление Джины было так велико, что она даже повысила голос.
Вот и притянула на свою голову… Нет, не на голову…
Пришла очередь миссис Уотсон изумляться.
– Это что, так принципиально важно для вас?
– Нет, миссис Уотсон. Конечно. Я поняла ваши пожелания.
– Благодарю, – недружелюбно обронила начальница. – У нас все-таки салон-галерея, мы дарим людям искусство, и наши сотрудники должны выглядеть соответствующе.
Хм. Ну прямо скажем, не только дарим, но и продаем…
Джина мысленно показала миссис Уотсон язык.
– Зайдите ко мне, у меня появились некоторые идеи по поводу выставки Трейси.
– Да, сейчас, только захвачу кое-какие бумаги.
Дверь кабинета миссис Уотсон закрылась. Джина повторила свой жест – уже в реальности.
Набитая дура. Сухая, пресная, ограниченная дура! Господи, неужели я на всю жизнь останусь в этой кабале?
Никто не спешил дать ей ответ на этот животрепещущий вопрос. Знамений не было. Джина вздохнула и принялась шарить в сумке в поисках ключей от своего кабинета.
«У каждого угла может быть свое гордое имя, которое способно облагородить любую каморочку», – сказала Вероника, впервые побывав на работу у дочери. С тех пор и заговорили о кабинете Джины. Это был крохотный закуток, одним из немногих достоинств которого можно было назвать иллюзию изоляции.
Джина нашла наконец-то ключи, открыла дверь. Приветственно звякнул тонкий китайский колокольчик. Девушка окинула тоскливым взглядом стол, заваленный бумагами. Любовь к порядку никогда не числилась в добродетелях Джины, однако бардак ее тоже не радовал. Просто никогда не хватало сил на то, чтобы положить вещь на место.
Сегодня же сделаю уборку. В худшем случае – завтра. После ланча.
